.....

В купейном вагоне скорого поезда было весьма душно. И несмотря на то, что окна были распахнуты и холодная луна давно уже сменила испепеляющее солнце, спать было совершенно невозможно.
И пассажиры не спали, им даже в голову не приходили мысли о сне. Кто-то читал, возможно, любовный роман. Кто-то, простите, в какой-то мере сам занимался любовью. Иные предпочитали плотским утехам партию в шахматы или, соорудив банчик, резались в карты.
Но наиболее странной и даже загадочной компанией могла бы показаться четверка из пятого купе. Представьте, три очаровательные юные барышни и седовласый, по меньшей мере шести десятков лет старец едут вместе в одном купе, спать не ложатся, чай не заказывают, в карты и прочее не играют, не читают. Чем же они занимаются, спросите вы.
Если подглядеть за ними в щелочку незакрытой двери, то картинка, представшая перед глазами любознательного пассажира, явится следующая. Три девицы весьма и весьма недурной наружности буквально пожирают глазами бородатого, умудренного жизненным опытом, украшенного седыми прядями волос мужчину. А тот, вальяжно развалившись на нижней полке, неспешно и вкрадчиво что-то девицам вещает, изредка смачивая горло коньяком. Девицы от его разговоров краснеют, охают, глазами старца еще больше поедают, но перебить его не решаются. Так и сидят, рты раскрыв, вроде даже и не моргают.
Увидев такую редкую, если не сказать больше, для нашего времени картину, я имею в виду столь непопулярную сейчас у молодежи почтительность к старшему поколению, на видавшие виды очи может накатиться слеза умиления. Но зная, кто этот почтенный старец, кто этот кладезь мудрости и величина мирового масштаба, стало бы даже странно, а может быть... Да нет, совершенно точно, стало бы даже обидно за этих необразованных девиц, которые бы не узнали столь известного и всеми почитаемого психолога. Имя его столь популярно и тяжеловесно, что упоминать его всуе, равно как и писать, в высшей степени неприлично, и поэтому я обойдусь без фамилии этого гения, обозначив его коротким, но в то же время многозначительным словом "доктор".
Итак, теперь вам становится понятным то рвение, с которым девицы внимали каждому слову доктора, а тот, довольный собой, привыкший за долгие годы своей психиатрической практики к роли удава, спокойно гипнотизировал бедных наивных кроликов своими чарующими рассказами.
Представим себе на минуту, что мы стали счастливыми обладателями шапки-невидимки и, воспользовавшись этой нечаянной удачей, тут же, не колеблясь, проникли в купе номер пять и затесались между двух девиц с открытыми ртами, благо они все равно бы вас не заметили, будь вы хоть трижды видимый. Ведь перед ними сидел или же, правильнее будет сказать, лежал, нет, возлежал великий доктор. И более того, он еще и говорил, вещал, повествовал и изрекал.
Вот он в очередной раз промочил горло весьма недешевым, хотя кто-кто, а он уж может себе это позволить, коньячком. Закусил бутербродиком с черной, щедро намазанной на малюсенький кусочек хлеба, икрой. И произнес:
- А вот еще помню, был в моей практике презабавный случай. Проводил я экспертизу, судебную медэкспертизу одному, знаете ли, пассажиру. Да, да, не удивляйтесь! Ехал вот так же, как мы с вами, человек, ехал по своим служебным делам, в четырехместном купе, все как полагается, с тремя попутчиками. Ехал, чай пил, беседовал, а потом возьми да и убей всех троих соседей по купе, да так вот без всякой видимой на то причины.
Трудно, конечно же, представить себе эту картину нормальной. Вроде господин, семьянин, и вдруг на! Троих пассажиров, нестарых, доложу вам, и не хлипкого, поверьте мне, телосложения мужчин, забил до смерти тростью. Тросточкой, да, да, обычной тростью черепа поразмозжил. Мозги по всему купе разлетелись.
Вот! Убил и замолчал, сел, как есть, весь в крови на свое место и замолчал. Хоть железом каленым жги его: не ест, не пьет, молчит, да и только!
Долго я с ним работал. Каторжный, доложу вам, труд. Но, опуская детали, скажу вам, что вывел я больного из этого состояния и, более того, всю картину, что перед самой трагедией разыгралась, восстановил.
И вот что мне этот прелюбопытнейший убийца поведал, поведал, надо отметить, под глубоким гипнозом, мало того, все происходящее в купе по ролям расписал.
А произошло в тот злополучный вечер следующее. В купе, где мой больной имел несчастье ехать, подобралась следующая компания: актер, герой-любовник на сцене и немного в жизни, банкир, весьма состоятельный господин, врач по женским болезням - и мой на тот момент ничем не запятнавший себя больной, работник министерства... Очень любим был начальством, имел награды и прочее, но это к делу не относится.
Так вот, в мужской компании бывают весьма разные разговоры о политике, войне, видах на урожай, да мало ли тем! Но если уж кто-то завел разговор о женщинах, будьте покойны, больше ни о чем, кроме них, говорить не будут. Так и случилось, да и могло ли быть иначе: в купе же ехал актер, как я и упоминал, выступающий в амплуа "герой-любовник". Ну мог ли он, посудите сами, в силах ли он был обойти эту тему?
Началось с малого: сплетни о юных актрисках, кордебалет и прочее, но вскоре актер наш представил на суд разгоряченных своих попутчиков такую историю, проигнорировать которую даже слыхавшему всякое о женщинах было невозможно.
"А прелюбопытнейший у вас город, доложу я вам, господа, - объявил актер (нужно сказать, что все четверо сели в поезд на одной станции города N). Прелюбопытнейший город у вас, господа. Уж позвольте мне в этом вас уверить, ведь я немало городов видывал, но ваш-то уж всем фору дал, даже заграницу, господа, вы переплюнули. Да-с... это уж я вам гарантирую".
Удивленные спутники стали спрашивать, чем же их город так примечателен. И даже требовать доложить им в подробностях, что эдакого у них сверх необычного имеется.
Актер, выдержав положенную паузу, продолжил:
"А удивительный ваш город, господа, своими развратными дамами, вот так-то уж извольте. И я не имею в виду девиц легкого поведения, ни в коем разе. Говорю о дамах высшего света и в том вам ручаюсь".
Ну все стали просить актера продолжать, всем было очень это мнение любопытно. И герой-любовник поведал-таки историю своего мимолетного знакомства с дамой из города N.
"Играли мы в вашем городе три спектакля. Играли Шекспира. Тонкая, доложу вам, вещь. У меня есть пара монологов: девицы неопытные в обморок без чувств падают, да, да, господа, без чувств! Все было в моей карьере. И цветами меня усыпали, и, скажу вам, не таясь, бывало, и освистывали. Но то, что я в первый день в вашем городе пребывая увидел, притом со сцены, притом во время самого моего трагичного монолога, вот уж этого я, умирая, не забуду!"
Все в купе стали волноваться и просить ускорить повествование. Но оратор был непреклонен и описывал все с ним происшедшее в мельчайших подробностях:
"Я весь в роли, господа, весь в образе, так сказать, Шекспир из моих уст так и льется. Дамы в зале вздыхают, плачут даже, что обычно в театре бывает. И вдруг... и вдруг, господа... прошу вас оценить, что я пережил в тот миг. Взору моему предстает следующая картина. Дама, сидящая в первом ряду, тихохонько, не привлекая лишнего внимания, задирает подол своего шикарного платья и... Не знаю, как вам выразить, господа, дабы не оскорбить слуха вашего. Словом, демонстрирует мне все то, чем наградила ее природа. Я глазам своим не верю, читаю текст (слава Богу, он у меня от зубов отскакивает), а по лицу градом пот льет. Дама же в первом ряду, раздвинув ноги, веером, веером, господа, начинает себя по оным, абсолютно откровенным местам поглаживать и с меня глаз не сводит. Да поглаживает себя все сильнее и сильнее. Гляжу, а она уже веер в себя толкает. Как кончил монолог, господа, не помню, а только, когда овации начались, дама эта тоже в себя пришла и подол платья своего опустила. Если вы думаете, господа, что истории этой с дамочкой конец, так вы глубочайшим образом ошибаетесь.
В следующий же вечер продолжилась она и самым что ни на есть авантюрным способом. Вышел я на сцену, оглядел зал, дамочки той нет. Ну, думаю, почудила да и за ум взялась, развратница. Играю спектакль как на премьере, публика рукоплещет... Антракт. Забегаю к себе в гримерную, захожу за ширму платье сменить, оголяюсь, и что же вы думаете?
Чувствую, кто-то меня обнимает, да обнимает-то снизу, и все мои интимные места легкими движениями возбуждает. Я глаза-то опускаю: ба, да это же, господа, та развратная дамочка с первого ряда. Стоит на коленях, ноги мои обвила и, простите, господа, исполняет то, что обычно портовые девки в подворотне по-быстрому обделывают. Что тут со мной сделалось: и дама, доложу вам, приятная, и случай-то странный какой-то, и спектакль играть! Но дамочка-то, видать, очень опытная была: скоро меня до конца довела и молча, собой довольная, из гримерной удалилась. А я ко второму акту еле успел и спектакль доиграл абы как. Да вы сами, господа, понять можете: после эдакого, да как собой владеть! И что бы вы мне ни сказали, господа, как бы вы в моей истории ни усомнились, я ее вам доскажу".
Слушатели оживились: "Неужто у вашей истории с этой дамочкой еще и финал есть?"
"Да уж, господа, я и сам не ожидал эту странную даму и в третий день увидеть, но после спектакля, выжатый как лимон, с охапкой букетов захожу я в гримерную и вижу: дамочка, уже мне знакомая, нагая совсем, на кушетке возлегает. Что она со мной творила, вспомнить стыдно, не то что рассказать. И особенность у нее на интимном месте над волосиками есть верный признак развратности, родинка, черная родинка, величиной с монету".
"С монету, говорите?" вдруг оживился банкир.
"С монету", - подтвердил актер.
И банкир вдруг залился хохотом, потирая руки:
"То-то, я смотрю, почерк у дамочки вашей мне знаком. В прошлом лете, на даче, ужу рыбу, общаюсь, понимаете, с природой. Солнце припекает, птицы щебечут, и я, опьяненный свежим воздухом и разморенный нежными лучами солнца, задремал. И словно во сне слышу смех чей-то, да такой звонкий! Открываю глаза, а передо мной плавает русалка, истая русалка: волосы длинные, тело белехонькое, смеется, манит меня, смеется и манит. Я, признаться, подумал, что это сон, и, будучи в полном заблуждении, в воду-то и шагнул. Не успел я в себя прийти, а девица-то уже повисла на мне и целует меня, целует и все в камыши затащить норовит. Ну, я за ней, вышли на сухое, я гляжу, а девица-то вовсе не русалка. Да только я от этого факта не внакладе остался. Да девица-то еще та, и точно, точно над самым этим местечком, аккурат, где волосики кончаются, родинка... Заметная, доложу вам, родинка. Ох и штучка та "русалочка", ох и штучка! Над самым что ни на есть интимом родинка".
Неожиданно в разговор вмешался врач, тот, что по женским болезням: "Не хотел я встревать, господа, со своими замечаниями по этому вопросу: клятва Гиппократа, знаете ли... Но, коли секрета от вас по поводу поведения вышеупомянутой дамы нет, скажу больше, странного поведения, развратного даже... признаюсь и я в знакомстве с этой особой".
Возбуждение в купе превзошло все мыслимые и немыслимые нормы. Ошеломленные мужчины требовали от доктора пояснений.
"Ну, господа, я рассказчик-то никудышный, вам не конкурент. Скажу только одно: дамочку эту почти что все мужское население города нашего знает, и все, господа, очень и очень близко. Да только любовника-то у нее постоянного, господа, нет: дамочка-то больна".
Купе ахнуло!
"Нет, нет, господа, не опасайтесь. Болезнь-то не та, о которой вы подумали. Да успокойтесь, господа, ну что вы, право... Я и сам много раз ее, так сказать, ниже родинки... Но я-то больше в научных целях, чтобы изучить, так сказать, природу аномалии. Такое у дам бывает, да-с... до родов, так сказать, нимфомания... А после родов проходит, проходит, так сказать..."
"Что же она не родит? оживился актер. При ее-то способностях от желающих отбою не должно быть".
"Да-с, - подтвердил банкир. Ей я, думаю, не сложно было бы забеременеть".
"В том-то весь и фокус, так сказать, - продолжил врач. Организм этой дамочки к вынашиванию детей не способный. Вот-с казус какой, так сказать... Да у нее и муж есть, кстати, уважаемый в городе человек. Я с ним лично не знаком, но весьма наслышан, так сказать..."
"Что же он, не осведомлен о проделках своей половины?" опять оживился актер.
"Ни в коем разе, не просвещен, так сказать".
И тут на всех участников разговора, на всех четырех мужчин напал такой нервный хохот, что слезы полились у них из глаз от переизбытка чувств.
Под этот несмолкаемый смех один из них, мой подопечный, взял трость и переколотил всех попутчиков насмерть.

С этими словами доктор привстал и, налив себе коньяку, вопросительно посмотрел на остолбеневших девиц.
- Вы думаете, эта развратная дама была его женой? Нет! Жена его была женщиной весьма порядочной, имела детей, но была фригидной. А у больного моего, четвертого пассажира того злосчастного купе, случилось временное помешательство, как ни странно, на почве зависти. Он, бедняга, всю жизнь мечтал связать свою судьбу с нимфоманкой. Все это из-за неграмотности. Нимфомания, барышни, не что иное, как проявление шизофрении. Вот вы бы хотели жить с шизофреником?
На этом риторическом вопросе нам следует оставить именитого доктора и трех его попутчиц, ибо мы можем помешать развитию еще одной из бесчисленных историй, происходящих между мужчиной и женщиной. А принимая во внимание именитость доктора и его опыт в подобных делах между мужчиной и женщинами.