Я смотрю, хорошо устроились!

Степан никак не мог забыть тот первый её приезд.
Регулярные встречи с этой непохожей ни на кого женщиной оставляли на нём глубокий отпечаток.
И он, не желая этого, кажется, влюбился.
Его напряжение в момент их близости нарастало настолько, что Степан начинал слышать пульсацию своего сердца.
Кто она?
Та, кто ворвалась в его жизнь по собственной прихоти?
Ника, манипулирующая людьми, ощущающая власть и наслаждающаяся этим, она, находясь рядом с ним, становилась другой.
О! Если бы он мог быть писателем, как бы он описал это отягощающее его сердце состояние, когда он не мог ни о чём думать, лишь только о ней, той, кто желал его искренне и проделывал с ним такие кульбиты, что становилось страшно.
И было неясно, кто кому за это всё должен был платить.
И вообще, деньги для них стали не средством удовлетворения, они стали большим прикрытием, удачной ширмой двух любовников, которые боялись сами себе признаться в этом.
Сколько дум, сколько всевозможных комбинаций между их встречами прокручивал воспаленный ум Степана.
Но наступал час встречи, и он забывал и о том, что может быть она никогда не приедет больше, что она каждый раз оставляет на столике пятьсот долларов, и что он сам, пожелав этого, возвёл между ними стену, которая по большему и определяла уровень их отношений.
Но это было далеко не так. Так думал сам Степан, хотя истина, как известно, находится в самом дальнем уголке наших представлений о ней.
Так вышло и в представлениях Степана о Нике.
Как-то вечером, после того как сеанс был окончен и на столе оставлены пятьсот долларов Ника, посмотрев на Степана очень внимательно, вдруг предложила:
- Кажется, кто-то хотел пригласить меня в Третьяковку. Или у тебя на сегодня еще какие-то планы?
У Степана действительно были какие-то планы на этот вечер, но он моментально обо всём забыл, и как бык, влекомый красной тряпкой, моментально переполненный чувствами, жадно обнял Нику и поцеловал её в пухлые и такие желанные ему губы!
В этот день в новом здании Третьяковской галереи шла выставка Шагала.
Степан поймал себя на том, что он никогда не видел Нику так долго одетой.
В одежде она была также эффектна, как и без неё, но Нике так шёл костюм!
По сути это была её вторая кожа.
На высоких каблуках Ника оказалась почти на две головы выше Степана.
Он так хотел её обнять, но сдержался.
Степан знал, что она замужем, и что компрометировать её не к чему.
Они всматривались в наивные картины, сработанные, как будто рукой ребёнка, любовались на выглядывающих из дымки Ангелов, Апостолов, Парикмахеров, Влюблённых, и всё это непостижимым образом напоминало им их взаимоотношения.
Особенно Степана впечатлила картина "Полёт над городом", где двое влюблённых, обняв друг друга, просто парили над крышами домов.
Смотреть на это было хорошо. Отчего-то сжималось сердце, а в голове вставали совсем иные образы.
- Смотри, - сказал Степан, обращая внимания Ники на макет расписанной Шагалом люстры из Гранд Опера. Если смотреть на каждый из фрагментов в отдельности, кажется, что это сплошная бессмыслица, а если отойти немного подальше и увидеть всё целиком, то непостижимым образом открывается замысел автора, то, как он вообще представляет себе театр, его таинство.
Художник силен своим самовыражением, так можно часами говорить о смысле театра, а можно просто прийти сюда и увидеть эту люстру, и все слова отпадут сами собой.
- Да, Степан, - и Ника круто развернулась на своих десятисантиметровых шпильках, - можно очень долго и нудно говорить, а можно просто делать своё дело, то, как это делаешь ты, и все слова отпадут сами собой.... Извини, мне звонят... и Ника отошла в сторону.
С этого момента экскурсия была смазана. После этого еще было звонков пять, и закончилось всё тем, что Нику вызвали на незапланированные переговоры.
Но начало было положено, и Степан понял одно, что в жизни этой деловой женщины он, Степан, обыкновенный массажист, занимает совсем необыкновенное место.