Доброго утрица

Проснувшись, как всегда, без пятнадцати семь, Изиикиль Пантелеймонович Шниппер-Сон почувствовал легкое беспокойство. Нет, это было не те, обычные для него, угрызения совести, по поводу пропитого, надысь, национального валового дохода небольшого африканского государства, и, даже, не мучительный стыд, который он иногда испытывал, когда откуда-то из подсознания предательски всплывали воспоминания о том, что он писал или говорил своим вчерашним собеседницам в интернете. Это чувство было особое, но хорошо знакомое. Осень.

Надо сказать что наш герой любил осень. Осенью он родился. Осенью он потерял девственность. Да и вся его теперешняя жизнь, скорее напоминала осень, чем буйную и пышущую красками весну. Да, друзья мои, Изиикиль Пантелеймонович был уже не молод. И, хотя, продавщицы на колхозном рынке в Болашыхе все ещё продолжали называть его —«молодой человек», сам себе он давно уже не льстил. Постоянно вылезающие болячки и общий, ставший уже не таким дерзким, как буквально еще 10 лет назад,  ритм его жизни, явно указывали на то, что, пора бы уже и остепениться.

Наш герой потянулся, и сел на старом, пропёрженном диване. Тот час к нему подбежала кошка и принялась тереться о ноги. 

— Чекушка…Чекушечка, — улыбнулся Изиикиль Пантелеймонович и потрепал её по шёрстке. Та игриво перевернулась на спину и принялась преданно урчать, не спуская с хозяина своих красивых, голубых глаз.

Вовсю светило Солнце, но, дыхание осени проникало даже через тройную пуленепробиваемую слюду окон. С трудом поднявшись со старого, пропёрженеого дивана, он подошел к холодильнику. Быстро и решительно выпив пол-бутылки молока, он внезапно понял, что абсолютно и предательски трезв.…

Откупорив бутылку холодного кремана, Изиикиль Пантелеймонович вышел в мезонин. Налил полный бокал пенящейся, искрящейся на Солнце жидкости и открыл окно. По двору бегал конюх Степан и истошно орал — «Зимы не будет! Воистину, матушка Богородица, помилуй мя! Не будет зимы то!» Изиикиль Пантелеймонович, высунулся из окна, слегка расплескав креман, и весело прокричал — «Помилосердствуй, Степан, почто же зимы то не будет?». Степан, дико оскалившись, рухнул на землю, и забился в падучей. «Нет, нет, не будет зимы! Не будет!» Он со всей силы бился головой оземь и дико хохотал.

Изиикиль Пантелеймонович закрыл окно и велел Сири включить музыку. «Я ехала домой, душа была полна, неясным для самой, каким-то новым счастьем», запели окуда-то из глубины веков. Изиикиль улыбнулся и мечтательно закрыл глаза. «Надо бы в оперу съездить, водки попить», мелькнуло в его голове. Он сел в кресло-качалку и, неожиданно для себя, уснул.

Ему снился ангел. Ангел укутал его в белое, пахнущее ладаном, облако, и нёс высоко над землёй, показывая будущее. Каким-то неведомом образом, он мог приближать и отдалять интересные ему предметы далеко на земле. От увиденного наш герой расстроился и тот час же проснулся.

На улице мигала неотложка. Буйного Степана вязали пятеро санитаров. Солнце уже скрылось и лишь освещало верхушки пальм, за забором из странного вида деревянных кольев. Мысль о поездке в оперу снова всплыла откуда то из утреннего сна. «Еду!», решил Изя и крикнул Маркушу, болезненного вида юношу, прибившегося, по протекции, к обозу нашего героя, но выполнявшего чисто косметическую роль «гувернёра». Маркуша явился с сильным запахом перегара и красными, от дурных привычек, глазами.

«В Москву поеду. Подготовь там, что надо», Изиикиль Пантелеймонович махнул куда-то в сторону Маркуши рукой и налил себе ещё рюмку.