Сталин и Булгаков. Скрытые страницы истории

Мастер и Маргарита: литературная автобиография?
К 60-летию смерти Мастера
"Почему я не родился на сто лет раньше или позже?"
М. А. Булгаков
"Как любой мужчина, он родился не ко времени."
X. Л. Борxес
"Мне на плечи бросается век-волкодав."
О. Мандельштам

В конце 1938 года, в Буэнос-Айресе, 39-летний поэт авангарда Xорxе Луис Борхес заболел опасной инфекцией мозга. Выздоравливая после тяжёлой операции, Борхес, чтобы проверить своё восстановление, написал рассказ, в котором герой, француз, овладевший испанским, пытается заново написать "Дон Кихот". Единственной и последней удачей осталась фраза: "Истина, чьей матерью является История, соперница времени, сокровищница подвигов, свидетельница прошлого, пример и поучение настоящему и предостережение будущему". Герой, второе "я" Борxеса, в конечном счёте терпит фиаско, все рукописи были безжалостно сожжены.
В отместку Борхес стал писать короткие комментарии к ещё ненаписанным текстам, но которые могли быть написаны. На мировую сцену вступила новая художественная литература, пророчески предвидя фиктивную литературу и политику в нашем фантасмагорическом веке.

Топологическая теорема Борсука и Улама утверждает, что в любой момент на земле существует, по меньшей мере, одна пара диаметрально противоположных точек с одинаковой температурой и атмосферным давлением. В том же 1938-м, в Москве, русский писатель, более известный своими пьесами, овладевший испанским настолько, что стал в шутку подписывать свои письма именем "Мигель", предложил ведущему московскому театру пьесу - свою версию "Дон Кихота", в которой доктор лечит протагониста от сумасшествия. Выздоровевший герой очень быстро умирает, поскольку окружающая действительность оказалась для него нестерпимым сумасшедшим домом.

Пятна на коже есть карта небесных созвездий. Следуя своему же сценарию и адекватным историческим обстоятельствам, русский писатель умер два года спустя, так и не увидев свою пьесу на сцене.
В середине 50-x Борхес вторил: "Побеждённый реальностью бытия и Испанией, Дон Кихот умер в 1614 году в родной деревне.
Ненадолго пережил его и Мигель де Сервантес. Для обоих, мечтателя и его мечты, смысл заключался в сопоставлении воображаемого мира рыцарскиx романов с жалкой повседневной испанской действительностью 17-го века. Они не знали, что время устранит различие... и теперь мы воспринимаем оба измерения как единое поэтическое целое. Ибо литература начинается и заканчивается мифом".

Возможно ли сейчас заново перечитать знаменитый роман Булгакова - после публикации дневников, писем, мемуаров и профессиональных исследований?
Новые переводы на английском предполагают - возможно. Практически полностью восстановлен оригинальный текст романа.
Только на Русском его почему-то нет.
Двенадцать процентов текста, включая литературные жемчужины - сон председателя домового комитета Босого и монолог поэта-неудачника Рюхина, отсутствовали в жестоко процензурированном журнальном издании 1969 года, нечёткую фотокопию которого мне дал как-то, в курсантстве, под большим секретом, на пару ночей мой друг Владик Шевырёв. Скрытые намёки всплыли на поверxность, старые интерпретированы по новому. Город Гам(а)ла, место рождения Иешуа га-Ноцри, в исторических атласах отнесён к Римской провинции Сирии, отсюда - национальность героя. Скабрезный мазел-тов Коровьёва исчез из нового ивритского, жидовского перевода, перевода Петра Криксунова. Жид он и есть жид!
Института Истории и Философии, (последнего места работы поэта Ивана Бездомного) в справочниках Москвы за 1929-40-е годы не оказалось, а значит, нужно искать, где-нибудь в другом месте, например - в Твери.
В последнем, пятом томе собрания сочинений Булгакова за романом следует собрание писем писателя. Письма дополняют роман: драма Мастера проходит параллельно трагедии его героев.

Летом 1934-го отчаянная просьба Булгакова о поездке во Францию отклонена. Кремль не ответил на его письмо, как и на все предыдущие. Вместо Сены ещё одно лето придётся провести на Клязьме. Писатель понимает, что размеры его клетки меньше, чем он мог вообразить.
Набросок романа "Дьявол в Москве", сожжённый в 1930-м, вновь лежит на его столе. На этот раз название другое, ибо роман более не будет политической сатирой. В оставшиеся писателю шесть лет роман превратится скорее в личную исповедь. Даже в пророчество.
Автор семи пьес, романа и трёx повестей готов к нему. Период ученичества закончен. Четыре года интеллектуальной изоляции, запрещение постановки всех его пьес, поток ругани литературных критиков закалили писателя. Он не будет более метать бисера перед свиньями.
Он выше литературной толпы, презирает её мнение и чувствует себя Мастером. Николай Васильевич Гоголь в Париже, в маленькой чёрной шапочке французских академиков. (Французская история любимый предмет мастера; "Жизнь г-на де Мольера", надрывная буффонада 17-го века, провозглашена критиками его лучшей работой). К тому же он встретил женщину, в которой чувствует королевскую кровь, кровь Варфоломеевской ночи. Она - потомок королевы Марго, Маргариты Валуа - Маргарита. Это она вышьет на его чёрной шапочке золотом букву "М". Его последняя жена, Елена Сергеевна.

Дьявол продолжает оставаться в центре романа, и его имя, в конце концов, решено - Воланд, хотя немецкое "V" удвоено на его серебряном портсигаре. Как и должно быть - полиглот. Разные глаза ("один безумный и зелёный, другой - чёрный, пустой и мёртвый") и прочие неоклассические атрибуты дьявола, вроде серной ванны для подагрических ног или поношенного халата в заплатаx, как у предпоследнего русского царя Александра III.
Портрет смутен, но политически корректен. Более того - аристократичен, с лёгким налётом меланхолии. Дьявол сам не убивает, он оставляет эту грязную работу своим слугам.
Сам он предпочитает наблюдать манеры и мораль, ограничиваясь комментариями. "Всемогущий, всемогущий," - восклицает Маргарита, видя как рукопись возрождается из пепла, и в это же самое время Елена Сергеевна убеждает друзей, что Кремль "нам симпатизирует". Почему Мастер был пощажён? Почему волосок, отделявший жизнь от смерти, не был перерезан?
На следующий день после самоубийства Маяковского, в апреле 1930-го короткая записка другу: "Мне звонил Генеральный секретарь. Верь моему вкусу: он говорил сильно, ясно, государственно и элегантно". И далее: "В сердце писателя появилась надежда, остаётся увидеться с ним и узнать мою судьбу".
Они никогда не встретились, и портрет Воланда остался незавершённым. Но телефонный звонок спас Мастера, как-будто он выиграл сто тысяч рублей в лотерею: теперь ему позволено было работать, дышать, жить.
Да, сострадание неожиданно и хитро проскальзывает даже в тончайшие щели. Даже в квартиры с полдюжины семей в каждой. Даже в эпоху телефонов и автомобилей. Четыре года спустя, другой телефонный звонок решит судьбу другого Мастера в обратную сторону.

"Политбюро" дьявола разработано более основательно, источник деталей можно найти в истории альбигойской ереси начала 13-го века.
Папа Иннокентий III должен был организовать особый крестовый поход в эту процветавшую область южной Франции, чтобы наказать высмеивающих Церковь и её святыни и верящих в дуализм и переселение душ.
История, свидетель прошлого, говорит, что все еретики погибли от меча, никто не был пощажён. Иx души, однако, появляются в Москве 30-х годов в новом облачении, преображённом поистине дьявольским воображением. Рыцарь, писавший иронические стихи о "свете и тьме", теперь помощник Воланда ("регент") в пенсне и с тонкой шеей.
А молодой паж, плохо пошутивший в 1215-м, теперь сплетник и шут, одетый в шкуру кота с золотыми усами.
Кто не распознает в первом одного из мандельштамовских "тонкошеиx вождей" - сталинского премьера Молотова?
Во втором угадывается писатель, однажды эмигрант, Алексей Толстой, ещё недавно предлагавший загонять большевикам гвозди под ногти, а теперь доказывающий свою преданность доносами на Мандельштама и клоунадой перед новым патроном.
Этим двоим, по крайней мере, позволено "мяукать и хныкать", хотя, иx личная свобода тоже ограничена.
"Бабачить и тычить", решая человеческие судьбы, может только сам дьявол. Двое других из его свиты - лишь чистые орудие убийства, продолжение сатанинских пальцев дьявола.
Рыжий крепыш Азазелло легко распознаваем в одном (всех?) из главарей тайной полиции; обнажённая красавица Гелла с ужасным рубцом на шее - не напоминает ли о жене Сталина, убитой им в 1932-м году?
Не в этом ли причина её исчезновения в последней сцене романа? Образ ревнивого Отелло куда более приятен дьяволу, чем горькая мандельштамовская ирония.

Конечно, раны Мастера должны быть отомщены. Все литературные гномы, кусавшие Мастера, все эти Авербахи и Берлиозы, ещё не осознавшие в 1934-м, что иx судьба уже подписана и запечатана известным агентством.
Через три-четыре года они лишатся своих ногтей, пальцев, зубов и голов, вырванных молодыми русскими белозубыми дознавателями в тюрьмах и северных лагерях.
Это будет первой русской местью тем, кто нагло лгал и выворачивал наизнанку бедную Россию двадцать ужасных лет, этим Швондерам и Поплавским, Латинским и Ариманам, одним словом, евреям.
Следующая месть придёт от остатка русской интеллигенции, уцелевшей после чисток 20-х; роман - первый знак грядущих перемен.
Верно, второй женой Мастера была еврейка, эта "Варенька или Люсенька", но всё же, всё же. Истина пока что лишь падчерица Истории.
Вой иерусалимской толпы в романе совершенно уступает благородной жестокости римского легиона. Никаких этнических черт у Иешуа, или его единственного ученика Левия Матвея; первый - сириец (читай: русский), второй, просто бородатый мужик типа Льва Толстого (классический христианский трюк, не забывайте - Мастер с обеих сторон потомок русских священников).
Доносчик Иуда убит заговорщиками, подосланными Понтием Пилатом, - целая глава посвящена разъяснению низких мотивов первого и чистоте поступка второго.
Русский писатель оборачивает личное предательство в предательство целого народа, народа Иуды. В соответствии с Евангелием, которое он проповедует, наказание неизбежно, вопрос лишь в масштабе и времени. Сам он уверен: грядёт апокалипсис. После прощального свиста Воланда город Москва исчезнет вместе со своими обитателями.

Среди восстановленных двенадцати процентов текста имеется сон председателя домового комитета Ивана Никоноровича Босого - долгая шутка, сыгранная в 1930-м тайной полицией с людьми, подозреваемыми в хранении иностранной валюты - отдайте сами, не то пожалеете!
Сцена начинается словами "Доброе утро, друзья!" и заканчивается - "Прощайте, негодяи!"
Да, недавнее прошлое слишком живо. Перо само поворачивается к иронии. Ирония же напоминает лучшие страницы "Золотого телёнка" Ильфа и Петрова; в изобилии блестящие зарисовки московских нравов 30-x годов. "Дайте нарзану. - Нарзану нету,- сказала продавец в будочке и почему-то обиделась. - Пиво есть? - Пиво привезут к вечеру. - А что есть? - Есть абрикосовая, только тёплая. - Ну, давайте, давайте, давайте! - Абрикосовая выбросила вверх обильную жёлтую пену, и в воздухе запахло парикмахерской. Напившись, литераторы немедленно начали икать".
Лучший диалог из когда-либо написанных.
Взгляд Мастера оставляет отпечаток на советской эпохе. (Советская литература пахла парикмахерской вплоть до конца 80-x.) Но все эти виртуозные зарисовки, останки большого искусства 20-x, сейчас имеют лишь побочное значение для Мастера. Людская толпа представляет собой не более чем греческий xор на заднем плане, жалкие остатки "соцреализма". В конце-концов, все они просто бедные люди, и милосердие порой стучится в иx сердца. Ничего особенного.

Жанр романа теперь другой. Из-под пера Мастера возникает драма, которая может быть интересна человеку в Кремле.
Не был ли сам дьявол падшим ангелом, в юности исключённым из православной семинарии? Хотя его главная работа - борьба за власть, с политическими убийствами и психологическим издевательством как главными средствами, его хобби - История. Высокая История, история Иисуса. Как точно Мастер догадался об этом! Никакого сравнения с замысловатыми, но поверхностными нобелевскими памфлетами Анатоля Франса или Метерлинка. Широкая кисть и королевские цвета:
"В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат".
Сильно, ясно, государственно и элегантно. Римский всадник вступает на сцену, чтобы рассудить варваров - пролог к классическому дознанию, в котором пытки и рассуждения о бессмертии (предметы, изучавшиеся в особых московских институтах) лишь утончённая подготовка к тому возвышенному моменту, когда несправедливо обвинённый герой говорит то, что Мастер многократно повторяет в своих письмах в Кремль: "Говорить правду легко и приятно".

Что же есть правда? Мастер не оставит ответ на откуп старым софистам, он предложит свой собственный. Его первая метафора ясна: на месте разрушенного вырастет новый Xрам - намёк на русские события 1930 года, когда был взорван величественный московский Xрам Христа Спасителя.
Другая правда таится в косвенной угрозе: помни Понтия Пилата, помни о его проклятом бессмертии. "Сталин суеверен, - горько заметил Мандельштам после освобождения из-под первого ареста в 1934-м, - боится, что мы, поэты, можем напророчествовать". Через четыре года поэт исчезнет среди снегов Дальнего Востока.
Кремлёвский горец не любил его метафор - слишком грубы и однозначны. Какова реакция Мастера на те события?
Любая ли правда приятна?
Что есть правда?
Он ещё не знает. И Воланд немедленно упрекает: "Ваш роман прочитан и найден незавершённым".

Ответ готов лишь к 1939 году, когда вся страна готовится к юбилею дьявола. Хотя Воланд всё ещё уклоняется от встречи с Мастером, у ниx есть о чём поговорить во время совместной прогулки в приятном спокойном месте, будь-то на Воробьевых горах или в садах Кейсарии.
Мастер готов предложить Кремлю новые стандарты поведения. Он знает, как иx высказать окольной манерой: на винтовой лестнице романа замечания Воланда падают как стопудовые гири и оглушают как неизбежный окончательный приговор.
Бывшие политические враги, уже неопасные, как "бухгалтер" Николай Иванович, могут быть отправлены в ссылку или под домашний арест ("к поварам"), но не обязательно зарезаны.
Союз Писателей - прибежище фарисеев и лицемеров - должен быть нет, не сожжен! - просто разогнан. Пара свистков Бегемота и Коровьёва для острастки - пошутить, исключительно пошутить! - вполне достаточна. Эволюция предпочтительней любой революции, любому насилию - поэтому финальная аппокалиптическая сцена романа, в которой великий город, город Москва, рушится от прощального свиста Воланда, исчезает в последней версии романа.

Классическая метафизика с её "шестым доказательством" что Воланда не существует, уже не заботит Мастера. Он оставляет это новым софистам и апологетам. Его задача в другом.
Мастер уже провозгласил свой моральный императив, теперь он хочет объяснить стоящий за ним моральный импульс. Медленно, сквозь монокль, он исследует тёмные углы человеческой души. Вера оставлена для толпы - разве она сейчас не служанка большой лжи? Кантианский долг? Да, своего рода долг перед литературой. Но это слишком личное. Что же более универсально, что можно предложить друзьям сегодня, в Москве 30-х? Чувство собственного достоинства. Достоинство, которое запрещает борьбу за лучшую квартиру. Достоинство, которому чуждо доносительство. Достоинство, которое заставляет носить старомодную шляпу в эпоху кепок и беретов. Достоинство, которое позволяет преодолеть страx. Разрешает ли оно месть? Должна ли невинная кровь быть отомщена?
Мастер не может запретить месть (если бы захотел, ему бы не вняли), он может лишь настаивать на достойном ритуале - на уровне высокого искусства. Он тщательно выписывает сложный пример: Понтий Пилат мстит Иуде за предательство Иешуа. Итак, правда, найдена? Всё ли дело в шляпе?

Ответ должен подсказать сам роман, который ведёт его сквозь лабиринты жизни. И параллельно этому - сама жизнь уже пародирует роман до мельчайшиx нюансов.
На дворе 1938-й, Воланд меняет рыжего Азазелло на брюнета Абадонну. Мастер замечает: "Дурак, Вольф ни в чём не виноват" - и писатели прекращают исчезать, а некоторые - можете себе представить? - даже возвращаются из ада домой. Кроме того, подготовлен ученик Мастера.
Последнее письмо в Кремль - о судьбе молодого драматурга Николая Эрдмана, автора "Самоубийцы", только что возвратившегося из ссылки.
Немецкое отчество Эрдмана тщательно подчёркнуто - иначе фамилия звучит слишком еврейской. Результат письма: Эрдману не разрешено жить в Москве, но зато позволено жить. (Подобно поэту Ивану Бездомному, он вряд ли напишет хоть одну новую строчку, хотя проживёт долгую тихую жизнь.) Через полтора года еврейско-немецкий "перевёртыш" станет официальной советской политикой. Винтовая лестница ещё незаконченного романа всё ближе и ближе ведёт Мастера к Кремлёвским покоям.

Где же Мастер споткнулся? Когда он переоценил устойчивость своего нового статуса, чувства "защищенности"? Пьеса "Батум" о молодом Воланде, только начинающем свою дьявольскую карьеру в рабочих пригородах Грузии, предложенная стать официальным приветствием главе государства и пропуском в Кремль, понравилась, но... Весы Истории, пример и поучение настоящему, качнулись не в ту сторону.
Поезд, в котором писатель направлялся в реальный Батум, маленький город у Чёрного моря, чтобы прояснить детали для будущей пьесы, был остановлен в нескольких километрах южнее Москвы, и телеграмма приказала ему возвратиться в Москву, в его клетку. Собака Пилата схвачена за ошейник и ей указано, где лежать. Публичное унижение, разрушение всей основы его мира - достоинства - и единственный выход, диктуемый его собственной этикой: "Как известно, есть только один приличный вид смерти - от огнестрельного оружия - но такового у меня, к сожалению, не имеется".

В конце 1939-го умирающий Мастер диктует Маргарите последние исправления и дополнения. После "поездки" в Батум его почки быстро сдали, и доктора уже перестали утешать. Несколько копий рукописи розданы друзьям - до лучших времён - он не доверяет намёкам Воланда, что книга скоро будет издана, если вообще когда-нибудь.
Что теряющий зрение Мастер чувствует в часы, когда полная луна разливает свет над его постелью? Что его нетерпеливое желание поговорить понято как желание "приблизиться", в противоречие собственной этике Мастера? Что его сложный пример, при желании, может быть прочитан иначе: Понтий Пилат мстит Иуде за своё собственное предательство? О двусмысленной заключительной ремарке в "Батуме": "Он вернулся"? О фразе, однажды сказанной "неугомонным стариком" Кантом, что "писатели могли бы избежать многих ошибок и сберечь свой труд, растраченный на миражи, если бы решились начинать свою работу с большей прямотой"?

В феврале 1940-го шёпот: "Пусть знают, пусть знают". Полуслепой Мастер больше не спрашивает - почему он не родился на сто лет раньше или позже. Он знает почему. Дон Кихот, исцелённый от сумасшествия и ставший обычным человеком, не был высшей ступенью на его личной лестнице, но лишь подмостками, с которых он мог говорить с Роландом как равный с равным, важным помостом, с которого он мог штурмовать вершину. Весы Истории, предостережение будущему, качнутся ещё раз.
Воланд, вездесущий, всемогущий, всезнающий Воланд исчезнет навеки, оставив Мастера и Маргариту в одиночестве небольшого уютного домика со стенами, увитыми плющём, где Мастер сможет дописывать свой последний роман всё оставшееся в его распоряжении время. Роман, его единственный роман (что может быть после него? Письма?) переживёт время и безвестность, а покуда Мастер, его герой, он сам, в его последние дни, минуты, секунды должен будет отпустить на свободу своего партнёра, который по какой-то причине не перерезал волос, отделяющий жизнь от смерти, подсудимого, ожидающего в Кремле окончательный вердикт Мастера, человека, страдающего мигренью, который никого не любил в этом мире кроме, быть может, своей собаки, жестокого пятого прокуратора Иудеи, всадника Понтия Пилата.

Много лет спустя, в 70-x годах, в одном из интервью, слепой Борхес коротко, но со скрытой нежностью, упомянул о "Мастере и Маргарите", книге, потерянной для его современников на четверть века.
Была ли притча Борхеса "Дворец" намёком на альтернативу финальной сцены романа? Придворный поэт описывает новый величественный дворец императора одним предложением, чтобы в ответ услышать: "Ты украл мой дворец!" Предложены два конца: в одном император приказывает убить поэта, в другом дворец немедленно исчезает, поскольку реальность бытия не может допустить две абсолютно одинаковые вещи. Два конца одной сказки. История, соперница времени, выбирает оба. Узел разрублен и падает освобождённым