Ах, Царица Тамара

"Тук-шурк-шурк-тук.
Тук-шурк-шурк-тук..." - доносится до меня из коридора. "Президент Путин на
острове Окинава..." - монотонно бубнит из угла телевизор.
"Тук-шурк-шурк-тук..."

Я словно вижу
сквозь закрытую дверь, как соседка не спеша ковыляет по направлению к кухне. В
одной руке чайник, в другой стандартная старушечья палка-клюка. Палка, которой
эта древняя перечница пользуется только в квартире. На улице она легко
обходится без подручных средств. До магазина - разве что не трусцой. Туда и
обратно - за сорок минут. Зато дома соседка ползает еле-еле и обязательно
колотит по полу своей деревяшкой: "Тук-шурк-шурк-тук..." Странно. Все наоборот.
Все не как у нормальных старух. Я никогда не смогу понять эту дряхлую крысу.

"Тук-шурк-шурк-тук",
- доносится до меня из коридора.

"В критические
дни мне теперь помогают..." - делится своими секретами телевизор. Старенький
озабоченный телевизор - у него перманентная менструация, перхоть и рези в
желудке. Я беру пульт и нажимаю на кнопку. Пусть отдохнет.

Критические
дни... У меня они наступили еще полгода назад. И ни конца им не видно, ни края.
И никакие приспособления с крылышками мне здесь не помогут. Во-первых, потому,
что не к чему их пристраивать. Ведь меня зовут Игорем. А во-вторых, все
проблемы захватили себе плацдарм для атак вовсе не у меня между ног, а в моей
голове. Вот уже полгода, как внутри нее не осталось ни капли повседневных
забот, присущих рядовому российскому налогоплательщику. Рост цен, безопасный
секс и чемпионат страны по футболу оказались далеко в стороне. Вместо них мои
мозговые просторы бороздят стаи зловредных кровожадных зверьков, которые
зовутся головняками. Головняки не дают мне спокойно работать, они будят меня по
ночам. Они даже ревнуют меня к Валентине и начинают мерзко выть в те моменты,
когда я собираюсь сказать ей что-нибудь красивое и возвышенное.

Сволочные
головняки!

"Тук-шурк-шурк-тук..."
Мерзкая старая крыса!

А ведь как хорошо
все было еще полгода назад! И совсем хорошо - год назад. Високосный год, ровно
триста шестьдесят шесть дней. Сегодня как раз годовщина того, как я влез в эту
пакостную историю.



* * *



- Сыночка,
бутылку бабуле не дашь, когда выпьешь? - год назад проскрипела старуха,
незаметно подкравшись к скамейке.

Я вздрогнул и
уставился на нее: сморщенное лицо, хищный нос, выпирающий вперед подбородок;
голова, как у других бабушек не прикрыта платочком, но седые волосы аккуратно
заплетены в две косички, и эта прическа вызывает ассоциации со
старухами-индианками из фильмов с участием Гойко Митича.

- Конечно,
бабуля. О чем разговор? Садись, подожди.

В тот душный
июльский вечер у меня было превосходное настроение. Днем на руднике выдавали
зарплату, при этом не просто зарплату, а все долги за последние три месяца.
Обалдевший от такого количества денег, я первым делом побежал с работы в
сбербанк и открыл себе счет, вручив удивленной кассирше две пачки сторублевых
купюр. Оттуда, купив бутылку клубничной наливки, я отправился в гости к нашему
бригадиру, но он оказался уже пьяным в дрова. Вдвоем с его младшей сестрой мы
посидели на кухне, приговорили наливку, и я порулил домой. И по пути оказался
на этой скамейке с бутылочкой пива в руке и со старухой, навязавшейся ко мне в
компанию. Со странной (нет, даже
страшной) ведьмоподобной старухой. В средневековом Мадриде ее быстренько бы
сожгли на костре.

- Ох-хо-хо-ох!
- она устало ткнулась своим острым копчиком в скамейку рядом со мной. - Ты не
спеши, сыночка. Не торопись. Пей пиво, родимый. А я посижу, отдохну.
Ох-хо-хо-ох! Бутылочку бабке на хлебушко. Не сладкая жисть-то у бабушки...

Если бы я тогда
сумел промолчать! Ах, если бы я тогда сумел промолчать!!! Но у меня было
слишком хорошее настроение, моя кровь была сдобрена клубничной наливкой. И я
решил поддержать разговор.

- Да,
несладкая. Что правда, то правда, бабуля.

Старуха
развернулась ко мне, радостно блеснула зрачками и завелась. И пое-е-ехала...
Говорила только она. Я не мог вставить ни слова, но слушал ее с интересом.
Признаться, тут было, что слушать.

В нашем городе,
а тогда еще небольшом рабочем поселке, она объявилась в тридцать восьмом году.
Все имущество умещалось в чемоданчике из тонкой фанеры, в кармане лежало
тридцать рублей, а в справке, выданной Торжковским отделом НКВД, было особо
отмечено ее буржуазно-дворянское происхождение. Ей тогда было всего
девятнадцать лет.

Барак, кое-как
разделенный на тесные камеры-клетушки переборками из неструганных досок...
Рудник, где она десять лет прогорбатилась сперва коногоном, а потом машинистом
электровоза... Война... Голод... Холод... Новый барак с уже более просторной
клетушкой, в которой была установлена чадящая печка-буржуйка, раскалявшаяся по
ночам докрасна... Муж-инвалид с десятком осколков по всему телу... Перевод на
более легкую должность рукоятчицы, а потом замерщицы у маркшейдера...

- ... И текла,
сыночка, моя жисть, и убегала вдаль. Да не видела я ее. Шахту видела, мужа
больного. Родился ребеночек, прожил три недели. Другой того меньше. А больше
уже не рожала. Надсаженная я, должно быть, работой, так чего же... Ох-хо-хо-ох,
сыночка!

Я никуда не
спешил. Впереди было два выходных, погода была просто великолепной, и даже
комары, вечный бич наших мест, не проявляли особой активности. В общежитии, где
я жил, по случаю сегодняшней выдачи денег сейчас стоял дым коромыслом - пьянка,
ругань, драки, милиция. А я никогда не был любителем вакханалии по-русски. Уж
лучше бутылочка пива, скамейка и увлекательные рассказы старухи.

Я быстренько
сбегал в ларек, прикупил еще пива, заскочил по дороге в ближайшие кустики и
вернулся назад.

- Рассказывай
дальше, бабуля. Интересно слушать тебя.

- Ох,
"интересно"... Не интересно, горько слушать меня. Про горькую жисть мою. И про
горькую старость. - Старуха ткнула костлявым пальцем в направлении соседнего
пятиэтажного дома. - Вон видишь, дом-то мой, сыночка. Пятый этаж. В угловом
окне свет зажжен. Видишь?

- Вижу, бабуля.
- Я послушно уткнулся взглядом в россыпь светлых окон, безуспешно пытаясь
выделить из нее то, что имела в виду моя собеседница.

- Суседей моих
окно, - вздохнула она. - Мое-то с другой стороны, а это их светится...
Коммуниссы! - Старуха мелко перекрестилась. - Прости Господи, супостаты!
Пьяницы! Вот брожу, дожидаюсь, когда ляжут спать, паразиты. Как выключат свет,
тогда и пойду домой, сыночка.

- Почему так,
бабуля? - оторвался я от бутылки

- А вот так!
Говорю тебе: горькая старость. - Старуха безнадежно махнула рукой. - Пьяницы
они, анканолики. Законченные они анканолики. Нелюди... Эх, сыночка, нелюди...

Я представил
себе общагу, забитую сейчас до отказу подобными "анконоликами". Общагу, обильно
удобренную блевотиной и фекалиями. Общагу, наполненную истошным матом и пьяными
песнями. И подумал о том, что, как никто, понимаю эту старуху.

- Двухкомнатная
квартира у нас, - тем временем докладывала она. - Хорошая квартира, с большим
коридором. Раньше в соседней комнате тоже старушка жила. Год, как померла. И
вот приехали эти. Муж с женой. Не работают, а пьют каждый день. И откель тока
деньги берут? Давесь, сыночка, в туалет я пошла, возвращаюсь, а Колька-то тут
как тут, у меня в комнате. По серванту шарит, лишенец. "А ты, бабка, - говорит,
- заткнись и не вякай. А не то придушу. Гони деньги, - говорит, - мне на
похмелку". Хорошо еще, нет у меня ничего. Не нажила, а что нажила, то проела. А
вот пенсию, я боюсь, отымут когда-нибудь. - Она горько вздохнула. - А тут еще
баба евоная, Галька, драться за моду взяла. Уж скока раз меня стукала. А я
старая, мне много не надо.

Я был поражен.
Меня, уже пьяненького, накрыла волна благородного возмущения на беспредел, что
творится, можно сказать, у меня под носом. Такая бабушка, и (надо же!) какие-то спившиеся Гальки и
Кольки смеют ее обкрадывать и даже бить. Бить! Восьмидесятилетнюю женщину!

- Вы обращались
в милицию? - воскликнул я.

- А что проку,
сынок? Кому я нужна? Ну говорила участковому, два раза аж говорила. А он не
зашел даже к нам. Занятой, видно. Вот пристукнут насмерть меня, тады оне и будут
чесаться. А сейчас-то чего?

Я весь кипел:
какие сволочи; какие бессердечные гады! Я был готов немедленно грудью встать на
защиту несчастной старушки, разорвать, разметать по Вселенной ненавистных Колек
и Галек, а заодно с ними и нерадивого участкового. Вовсю зудели, чесались,
словно обжигаленные крапивой, мои кулаки.

- Эх, нашелся
бы кто, кто помог бы мне, сыночка, - между тем вздыхала у меня под боком
старуха. - А я бы уж отблагодарила его, расплатилась по царски. - Она метнула в
меня хитрый взгляд и, отвернувшись, заторопилась, заговорила быстро-быстро так,
что я еле мог разобрать ее старушечий говор. - Ты не смотри, что я нищая,
сыночка. Да, денежек нету у бабушки. Нету денежек, ох-хо-хо-ох. А есть одна вещь.
Бесценная вещь! Привезла я ее сюды из Торжка и всю жисть она была рядом со
мной. Всю жисть хранила ее, берегла. Да вот помру уже скоро, а передать ее
некому... А вот хоть тебе! - Она снова развернулась и одарила меня еще одним
хитрым взглядом. - Помоги управиться с супостатами, убери их с моей дороженьки,
и подарю тебе, сыночка, эту вещь.

Я допивал уже
третью бутылку пива. Я снова мечтал о ближайших кустиках. Я думал о том, что
пора отправляться домой. Но все же проявил интерес - дежурный интерес, присущий
в подобных случаях любому нормальному человеку.

- Какую вещь? -
пробормотал я.

Вместо того
чтобы вскочить, как ужаленному, и мчаться отсюда подальше. Мчаться так, чтобы
дымилась за мной трава, чтобы пыль вставала столбом до самого неба. Но откуда
же я мог тогда знать, что уже через час буду куплен со всеми потрохами. Продам
свою душу дьяволу, не найдя в себе сил отказаться от того, что мне посулят в
виде оплаты.

Самое
интересное то, что девяносто девять и девять десятых процента жителей нашего
городка смачно плюнули бы в рожу этой дряхлой искусительницы с косичками, когда
узнали бы, что им предлагают. Но я оказался как раз тем одним из тысячи, кто
сумел оценить эту "одну бесценную вещь". Оценить так, что она занозой застряла
у меня голове и переклинила весь мой разум. Я обомлел от восторга, пустил
длинную струйку слюны и побежал следом за этой вещью, словно ребенок за яркой
игрушкой.

Спасибо маме -
учителю рисования. И тетке - эксперту-искусствоведу краевого музея искусств.
Спасибо когда-то заменявшим мне детские книжки альбомам с репродукциями картин,
отпечатанных на добротной глянцевой бумаге. Спасибо... Или, все-таки, будь они
прокляты?! Окажись я обычным среднестатистическим неучем, не повелся бы на
посулы старой ведьмы, не вляпался бы во грех.

Но я повелся! Я
вляпался!

Правда, сперва
не поверил, когда старуха сказала, что у нее есть рисунок Врубеля. Так и
отрезал:

- Враки! -
пытаясь откупорить новую бутылочку пива.

- А ты будто знаешь,
кто такой Врубель, - обиженно пошлепала губами старуха.

"Врубель - это
что-то вроде стамески или ругательства", - ответил бы ей любой из моих
приятелей, соседей по общежитию, коллег по работе, относящихся к девяноста
девяти и девяти десятым процента.

- Врубель
выдающийся русский портретист и иллюстратор, - торжественно объявил я,
относящийся всего лишь к одной десятой процента. - На старости лет свихнулся,
но до этого успел расписать несколько храмов, нарисовать кучу автопортретов и
проиллюстрировать Лермонтова. И это лишь мизер от того, что он оставил после
себя. Вот так-то, бабуля! - Я победно посмотрел на старуху. - Не такие уж мы
деревенские!

Я слышал, как
бабка удивленно сглотнула слюну. А потом проскрипела:

- И правда,
ведь знаешь. Странно... Ну ладно, пошли, сыночка, покажу тебе эту картинку.
Чтобы не говорил больше: "Враки!"

Это,
действительно, оказался Врубель. Незаконченная акварель "Царица Тамара". Почти
такую же я видел в альбомах - репродукцию с рисунка, выставленного в
Третьяковке. Тот рисунок художник закончил, этот почему-то забросил, и его
неведомыми течениями в конце концов прибило ко мне. Весь вспотев от восторга, я
трясущимися руками держал плотный листок бумаги и пытался сообразить, сколько
же он может стоить.

- Насмотрелся и
будя. - Старуха аккуратно забрала у меня рисунок и вложила его между страниц
толстого, большого формата издания "КПСС - ум, честь и совесть нашей эпохи". -
Понравилось, сыночка?

В ответ я
несколько раз возбужденно икнул.

- Понравилось,
вижу. Вот и думай. Избавишь меня от суседей, твой будет рисунок. Не омману,
отдам тебе сразу же. Думай, сыночка, думай!

Я думал. Думал
всю дорогу домой. Думал, осторожно пробираясь по загаженным коридорам общаги к
своей комнате. Думал, беспокойно ворочаясь с боку на бок в узкой холостяцкой
кроватке. Прекрасная царица Тамара, словно живая, стояла у меня перед глазами.
И она могла стать моей! Вот только... Нет, она должна стать моей! И если для
этого надо совершить преступление, я это сделаю.

Сделаю!
Сделаю!!! Освобожу старуху от ненавистных соседей.



* * *



Наутро я с
трудом завел свою старенькую "копейку". С зимы она стояла без дела (мне не на что было купить бензина) и за
это время обленилась, отвыкла работать. Нехорошо стреляя мотором и невкусно
воняя горелым маслом, "копейка" доплелась до того двора, где я вчера вечером
познакомился со старухой. Я остановился так, что мог легко наблюдать за ее
подъездом и приготовился ждать сам еще толком не зная чего. Я даже не
представлял, как могут выглядеть эти "суседи", от которых надо избавить
старуху, поэтому просто сидел в машине и надеялся, что что-нибудь произойдет само
собой. И размышлял:

"И что за
дурак! Какого дьявола влез в эту авантюру. Ведь устранить соседей - это убить
их. Убить! Из всех грехов самый тягчайший грех. За него мне будет стопроцентно
обеспечено горяченькое место в аду. А еще раньше - если не повезет - лет
пятнадцать ударной работы на лесоповале без отпусков и квартальных премий. И
чего, идиот, вчера, когда рисунок был у меня в руках, не развернулся и не
сказал: "Не рыпайся, бабка"? И не удрал с ним из квартиры? Меня не нашли бы. Да
и не стали б искать. Если бы карга и поперлась в милицию, то там решили бы, что
старой пригрезились наяву и Врубель, и я, и то, что она, пригласив меня в
гости, сама почти отдала мне бесценный рисунок".

Я ругал себя
самыми распоследними словами за то, что не решился так поступить, хотя отлично
знал: никогда (никогда бы!) я не смог
бы настолько цинично обмануть старушку с седыми косичками, которая мне
поверила. Которая говорила мне: "Сыночка". Уж лучше укокошить двоих
"анканоликов".

Как сделаю это,
я придумал по истечении двух часов маеты в машине. Придумал неожиданно, вдруг.
Сценарий убийства за считанные секунды выстроился у меня в голове. Четкий
сценарий. Без сучка, без задоринки. Я удивился даже, как старуха сама не
докумекалась до такого.

А буквально
через минуту я увидел и ее саму. Она выползла из подъезда и бодро поковыляла в
сторону магазина, держа в руке сетку-авоську, набитую пустыми бутылками. Я
завел машину и двинулся следом за ней.

Старуха не
удивилась, когда уткнулась в меня, отходя от ларька, в котором я вчера покупал
себе пиво.

- А-а-а,
сыночка, - радостно прочирикала она. - Ждала тебя, родненький. Знала, что
примешь мое предложение. Ты на машине? Вот и отлично. Поехали, доедем до рынка.

Там-то она и
показала мне мои будущие жертвы. Через дорогу от маленького городского рынка на
четырех установленных квадратом скамейках уютно расположилась компания забулдыг.
Человек десять, они пускали по кругу граненый стакан, а следом за ним большую
бутыль с лимонадом. Вокруг скамеек бродили парочка лишайных собак и несколько совершенно
опустившихся личностей, отверженных даже этой бомжовской коммуной.

- Смотри,
сыночка. - Бабка устроилась на заднем сидении у меня за спиной, и можно было не
опасаться, что кто-нибудь разглядит ее в глубине машины. За себя я не опасался.
Моя физиономия была никому не знакома. - Смотри, сыночка. Видишь, баба в
красной рубахе? А рядышком лысый. Вот они-то и есть.

У бабы была
опухшая с постоянного перепою рожа и удивительно грязные волосы. На вид - лет
тридцать, но, возможно, и меньше. Просто над ней основательно потрудилась
бодяжная водка. Я еще подумал тогда, что если ее хорошенько отмыть и подержать
недельку без выпивки, она может оказаться достаточно привлекательной. Лысый
мужик выглядел аккуратнее, если здесь вообще уместно подобное слово. Во всяком
случае, он, в отличие от остальных доходяг, был чисто выбрит, обладал солидным
брюшком и фигурой штангиста-тяжеловеса. В очном поединке он, даже пьяный, дал
бы мне сто баллов вперед.

- Поехали,
бабушка. - Я увидел все, что хотел, и завел машину. - Завезу домой тебя. А дней
через десять, надеюсь, останешься в своей квартире одна. Только не обмани меня
с рисунком-то. Ладно?

- Как можно?
Как можно-то, сыночка?

Больше мы с ней
ни о чем не разговаривали.

В тот же день я
наведался в гости к своему бывшему однокласснику - он работал технологом на
обогатительной фабрике. А еще через день он вручил мне в обмен на бутылку водки
трехлитровую пластиковую емкость с метиловым спиртом. Уж не знаю, для каких
нужд применялась эта гадость на фабрике, но все, даже закоренелые колдыри,
знали, что с трех глотков ее можно ослепнуть, а с пяти благополучно отправиться
на тот свет. Чтобы кто-нибудь все-таки невзначай не напутал с похмелья,
жидкость окрашивали в небесно-голубой цвет.

- Смотри, не
глотни ненароком, - улыбнулся мой одноклассник, протягивая бутыль с
денатуратом.

- Будь спок, -
сказал я и пошел домой варить клубничный компот.

Признаться, я
очень боялся, что с этим с первого раза не справлюсь. Но все оказалось
элементарным: две горсти сахара, три горсти клубники. Все это перетолочь
бутылкой в трехлитровой кастрюле, после чего кастрюлю залить на две трети водой
и кипятить компот на медленном огоньке, прикрыв крышкой, в течение десяти
минут, пока по телевизору не закончится "Нечто" Джона Карпентера. Естественно,
остудить. Дважды процедить через марлю...

Своим варевом я
остался доволен. Оно оказалось приторно сладким, вызывало легкую тошноту, но я
же не собирался "подавать его на стол" в неразбавленном виде.

На часах было
начало первого (самый ведьмовской час),
когда я извлек из глубин платяного шкафа две бутылки клубничной наливки. Этой
наливкой еще с зимы были забиты все торговые точки нашего города. Стоила она
подозрительно дешево, и, по слухам, ее бодяжили в одном из подвалов то ли осетины,
то ли азербайджанцы. Весь город с аппетитом поглощал эту наливку, всем она
нравилась, и пока ею еще никто не травился. Наливке даже присвоили ласковое
название "Ягодка". И у нее уже сложилась отличная репутация.

Я вздохнул,
подумав, что эту репутацию скоро подпорчу, и большой "цыганской" иглой принялся
ковыряться с винтовыми пробками "Ягодок". Их надо было снять так, чтобы не
повредить хомутки, которые обычно остаются на горлышках, когда бутылки
вскрывают.

Никаких
проблем. Все на удивление просто. Уже через десять минут передо мной лежали две
целые желтые пробки и одна акцизная марка. Вторая оказалась приклеенной к
горлышку намертво, и я не сумел ее отодрать, не повредив.

Наливку (не пропадать же добру) я перелил из
бутылок в банку. Потом отыскал под кроватью двухсотграммовую склянку с питьевым
спиртом и начал готовить коктейль для себя. Надо было методом проб и ошибок
определить пропорции воды, компота и денатурата, из которых потом буду готовить
адское зелье.

Если бы
кто-нибудь увидел меня со стороны, он бы расхохотался. В час ночи при свете
бра, сделанного в виде подсвечника, я в длинном синем халате сидел за столом и
колдовал над мензурками с разноцветными жидкостями. Не хватало только высокого
колпака с золотыми звездами, длинной седой бороды, филина и толстой магической
книги, чтобы можно было снимать кино про алхимиков.

Мерной емкостью
мне служила чайная ложечка. Я начерпал ею в стакан компота. Добавил питьевого
спирта. Тщательно перемешал. Попробовал - сладко. Начерпал воды - слабовато.
Добавил спирта - вот теперь в самый раз! Еще раз все тщательно перемешал и
после этого отпил из стакана небольшой глоток и долго гонял жидкость во рту,
растирая ее языком. Я слышал, так делают все дегустаторы вин.

Напитком я
остался доволен, но для сравнения, проглотив его, отхлебнул из литровой банки
настоящей клубничной наливки. И радостно хлопнул в ладоши: никакой разницы не
заметно. А тем более не заметно ее будет тем, кому я скоро преподнесу коктейль,
основанный на небесно-голубом денатурате.

Рецепт этого
коктейля лежал сейчас передо мной, накарябанный ручкой на обрывке газеты: 8
частей компота, 4 части воды и 7 частей спирта. Я улыбнулся зловеще и, заменив
чайную ложечку на более вместительную стопку, принялся ею выплескивать в
кастрюлю составляющие отравы. Вот только теперь вместо питьевого спирта из
двухсотграммовой склянки в дело пошел денатурат из пластиковой бутыли.

Я подготовился
самым тщательным образом. У меня даже была припасена небольшая воронка, и,
когда, перемешав в кастрюле коктейль, я начал переливать его в бутылки, на стол
не упало ни капли.

Я нацепил назад
пробки, осторожно зажал хомутки, приклеил на одно из горлышек уцелевшую
акцизную марку и торжественно выставил порождение своих преступных фантазий на
стол. При свете бра рубиновая жидкость в бутылках казалась совершенно
прозрачной и безобидной. Более того, она выглядела такой аппетитной! И главное:
голубоватый денатурат никак не повлиял на ее цвет.

- Все, бабуля,
- прошептал я. - Дураки они будут, твои соседи, если откажутся от такой
вкуснотищи. Закоренелые дураки!.. Скоро ты, бабуля, получишь свободу, а я
"Царицу Тамару". И загоню ее. Загоню! Интересно, и сколько же она может стоить?

Я спрятал обе
бутылки подальше - за шкаф - и, сознавая, что потрудился сегодня ночью не зря,
отправился мыть посуду и руки и выливать в унитаз остатки небесно-голубого
денатурата, от которого в лучшем случае слепнут, а в худшем... Но я об этом
тогда и не думал. Меня заботило нечто совсем иное: за сколько же все-таки я
загоню "Царицу Тамару"? И хватит ли этих денег на новые "Жигули"?



* * *



Следующие четыре
дня я потратил на то, что в спецслужбах принято называть "наружкой", сразу после работы устремляясь на рынок и
издали наблюдая за заказанными мне алкашами. Чтобы, не дай Бог, ненароком не
засветиться, я старался каждый раз одеваться по-разному, а однажды даже
воспользовался машиной. И упорно торчал в окрестностях рынка, иногда позволяя
себе залезать на его территорию.

Забулдыги тем
временем лениво трудились под надзором носатых кавказцев над переборкой вишни,
над сортировкой картошки, над разгрузкой машин. А в перерывах гоняли по кругу
граненый стакан, рассевшись на своих четырех скамейках. Костяк их компании
составляли пять человек, в том числе и двое соседей старухи. Все остальные (которые заворачивали на огонек, угощались и
угощали, а иногда даже подключались к работе) менялись с калейдоскопической
быстротой, их было до одури много, и я не обращал на них никакого внимания, как
не обращаю внимания на голубей или окурки, разбросанные по тротуару. Они для
меня были фоном, и только.

Рынок
закрывался в восемь вечера, но посиделки на четырех скамейках всегда
продолжались до темноты. Из всей компании мои "клиенты" отправлялись домой
самыми первыми. Они не спеша шли нетвердой походкой по направлению к дому, при
этом муж аккуратно тащил мятый пакет с продуктами. Ну а жена страховала мужа
под руку. Каждый раз, словно маршрутный автобус, семейная парочка делала
остановку около уединенной скамейки в глубине дворов - как раз посередине пути.
Я был поражен их пунктуальностью: за все четыре дня, что следил за ними, они
ровно в десять вечера отчаливали от рыночной пьяной тусовки, а в
десять-пятнадцать швартовались у своей любимой скамейки. Муж доставал из пакета
что-то (я никак не мог разобрать в
темноте) похожее на обглоданную буханку хлеба. И, конечно, бутылку. Сперва
он отхлебывал из горлышка сам, потом давал отхлебнуть супруге. Они закуривали,
и в течение ровно пяти минут я наблюдал из засады красные огоньки их сигарет.
После этого парочка, снова покачиваясь, словно матросы на палубе, плыла дальше.
Около своего дома они оказывались без двадцать одиннадцать. А еще через пять
минут в их окне на пятом этаже зажигался свет. И начиналось, наверное, веселое
время для моей старушки с косичками.

Ну ничего!
Всему этому скоро наступит конец.

Я уже решил,
что четырех дней слежки мне совершенно достаточно. Я узнал все, что хотел
узнать, и пора приступать к заключительной фазе операции под кодовым названием
"Царица Тамара". Самой важной и, как я считал, самой простой фазе.

По моим
прикидкам все должно было выглядеть так:

Вечером, вернувшись
с работы, я соберу небольшой пакет с продуктами (ну, там макароны, сахар, батон...) вложу в этот пакет обе бутылки
с отравой и отправлюсь с ним на "охоту". Усядусь загодя на той самой скамеечке,
где так любят отдыхать мои жертвы по дороге домой, дождусь их приближения и,
пока меня не заметили, скоренько смоюсь в ближайшие кусты, "забыв" про
продукты.

Да ни один
алкаш не пройдет мимо такого подарка! Ни один алкаш не учует в этой находке
никакого подвоха! Все же понятно: шел мужичок домой с рынка, подвыпил, присел
покурить, а покурив, просто оставил на скамейке, нетрезвый, свою поклажу. А
пока не вспомнил и не вернулся, хватать надо эту находку (главное - две бутылки "Ягодки") и бежать с ней поскорее подальше.

Потом заявятся
эти двое с "Ягодками" домой. И не доживут эти "Ягодки", я уверен, и до утра.
Впрочем, так же как и те, кто будет их пить.

Все же
элементарно!

Ах, царица
Тамара!

Ах, моя
мерзопакостная судьба неудачника...



* * *



Именно она,
гадина, я уверен, испоганила весь этот идеальный сценарий и устроила из него
трагифарс. И вмешала в него меня. Я до сих пор вспоминаю про это то с ужасом,
то с отвращением, то со смехом. Короче...

Утром в клети,
когда мы спускались на смену, ко мне тесно прижался наш участковый электрик и,
богато надышав свеженьким перегаром, похвастался:

- Вот! Пьян...
э-э-э... как павиан! Машка сегодня ночью родила сына. Три семьсот... э-э-э...
Роды без осложнений. Теперь я папаша! Игореха, гуляем!

- Поздравляю, -
прошептал я. - И не ори, дурень, ИТРы*
услышат, поднимут вонищу. Куда ты в шахту такой? Просил бы отгул. Уважительная
причина.

- Ага, - пьяно
промямлил электрик и затаился, тесно вжавшись в угол клети.

Пока мы шли по
квершлагу** до участка, он вышагивал чуть ли не
строевым шагом, стараясь четко выдерживать курс, но как только оказался в
слесарке, отчаянно закачался, устало рыгнул и извлек из-под просторной спецовки
три пол-литровых бутылки водки.

- Будто
герой-панфиловец, - вздохнул он и полез прятать бутылки в верстак. - Я же
сказал, что гуляем. Наверху в шкафчике у меня еще десять.

За водку мы
всем участком принялись после смены. Сначала в шахте уничтожили три бутылки,
что ждали нас в верстаке, а потом остальные десять - уже наверху в душевой. Я
отлично помнил о том, какой у меня сегодня ответственный день, но о том, чтобы
отказаться от выпивки, и думать не смел. Меня бы просто не поняли. Пили все -
даже начальник участка... даже какой-то приблудившийся к нам горноспасатель...
Нет, меня бы не поняли...

И я решил
отложить акцию на завтра. И, вздохнув, опрокинул в себя очередные полстакана
"Сибирской".

Откуда-то
появился спирт, и счастливый пьяный электрик по ошибке разбавил его из-под
крана горячей водой. Мы давились, но пили.

Потом было
пиво... Мы пили!

Еще водка...
Пили, черт побери!!!

Я очухался на
улице Знаменской в двух кварталах от рынка и в десяти минутах ходьбы от общаги.
При этом очухался как-то сразу. Испуганно пошлепал себя по карманам - документы
и деньги на месте; как мог обследовал свои джинсы и куртку - чистый, в грязи не
валялся. Облегченно вздохнул и побрел по улице, удивляясь, куда же делись мои
собутыльники.

А в это время
ноги сами несли меня к рынку.

Там, как
обычно, на четырех сдвинутых квадратом скамейках сидела до боли знакомая мне
компания. Гулял по кругу граненый стакан, следом за ним бутыль с лимонадом. В
тенечке под деревом дрыхли две лишайные собаки. И что-то громко рассказывал,
размахивая руками, лысый бабулькин сосед.

"Интересно, а
почему же все-таки не сегодня? - пьяно подумал я. - Ведь я уже протрезвел. Я
теперь словно стеклышко. Неужели не справлюсь с такой элементарной задачей:
всего-то подбросить мешок с продуктами на скамейку?"

И я
преисполнился уверенности, что справлюсь с этим легко. Без проблем. И
решительно завернул на рынок.

Там я купил в
ларьке пакет вермишели, черствый батон и страшенную на вид банку томатного
соуса. Подумал и добавил к этому продовольственному набору три пачки "Норд
Стара" и упаковку спичек.

Часы я забыл в
своем шкафчике в душевой, но вокруг меня с прилавков уже вовсю убирали товар, и
я решил, что сейчас где-то около восьми вечера. А значит, у меня в распоряжении
всего два часа. Добежать до общаги, на всякий случай стереть свои отпечатки со
всех банок, бутылок, пакетиков и скоренько поспешать к скамейке. Одним словом,
цейтнот.

И я
стремительно двинулся в путь, сокрушаясь о том, что нет времени выпить пивка,
но четко помня о том, что в моей комнате меня дожидается литровая банка с
наливкой - той, настоящей, что перелил из бутылок перед тем, как зарядить их
отравой.

Когда я
объявился дома, будильник показывал без пятнадцати девять. Я с грустью
посмотрел на него, подумал, что сегодня уже ничего не успеть и... начал
лихорадочно доставать на стол продукты. Влажной тряпкой я стер свои отпечатки с
пакета, с целлофана, в который была упакована вермишель, с банки томатного соуса...
Даже с батона, размышляя о том, какой же я пьяный дурак.

Из-за шкафа
были извлечены две бутылки с отравой. Та-а-ак... Тряпкой - одну. Тряпкой -
вторую. Обе - в пакет. Ручку пакета обернуть обрывком газеты. Не знаю,
наверное, в тот вечер я все-таки был слишком пьян. А то как еще объяснить, что
так активно боролся с отпечатками пальцев? Да ни один уважающий себя мент не
станет заводить уголовного дела, обнаружив двоих алкашей, отравившихся
метиловым спиртом. А уж тем более, исследовать их бутылки и объедки. Но я
обеспечивал себе спокойное будущее. Чтобы крепко спать по ночам. Чтобы не
донимать себя мыслями о том, что что-нибудь не предусмотрел. Чтобы быть на все
сто уверенным в том, что меня никто никогда не найдет.

Перед выходом я
на треть опустошил в себя литровую банку "Ягодки", вытащил из кармана и бросил
на стол документы и деньги. И бегом отправился в путь, радостно ощущая то, как
настойка сразу взялась за дело и наполняет мое тело упругостью, а душу -
решимостью.

Когда я
оказался у знакомой скамейки, уже начинало темнеть. Я уселся, поставил пакет
рядом с собой и выбросил подальше газетку, которой оборачивал ручки. Как и в ту
ночь, когда познакомился с бабкой, я наслаждался теплым, даже чуть душноватым
вечером и почти полным отсутствием комаров. Где-то у меня за спиной мелодично
чирикала поздняя птичка. Вокруг не было видно никого из прохожих. По моему телу
гуляла недавно выпитая наливка, даже не думая вступать в конфликты со
спирто-пиво-водочными остатками нашей дневной гулянки на руднике. У меня было
отличное настроение. Мне было так хорошо!

- Эх, хорошо! -
потянулся я и... позволил себе расслабиться.

И задремал.
Задремал на посту! Мне даже начал сниться какой-то сон...

Я так и заснул
бы (крепко-крепко, до самого утра или до
появления милиции), если бы вдруг в окружающий меня уютный покой не проник
один-единственный посторонний звук. Звук, которого я подсознательно ожидал.

Ко мне
приближались два пьяных голоса. Я лениво размежил веки и сразу сообразил, где
нахожусь и зачем же сюда приперся. Осторожно чуть повернул голову вбок и - о,
ужас! - буквально в десяти метрах узрел пьяную парочку, медленно двигавшуюся по
направлению ко мне.

- Идиот... - чуть
слышно выдавил я из себя. - Пьянь... Ворона...

Со скамейки мне
было уже не слинять - они меня видели. И я замер, не зная, как поступить, - в
той же позе, в которой минуту назад мне начинал сниться сон: полусидя-полулежа,
ноги вытянуты далеко вперед, а голова опирается о спинку скамейки, ощущая
затылком ее неуютную жесткость.

- Бухой что ли
пацан? - поинтересовался запинающийся мужской голос у меня над ухом. - Э-э-эй,
слышь, парниша?

Меня легонько
пихнули в плечо, но я в ответ лишь хрюкнул и даже не шелохнулся. К тому моменту
в моей голове уже созрело решение, как буду действовать в этой
незапланированной ситуации. Все очень просто: притворюсь в сисю пьяным, и
Колька с Галькой не удержатся, чтобы не обнести меня, не утащить с собой мой пакет
с продуктами. Им все равно, просто он лежит на скамейке или рядом с незнакомым
типом.

Меня несколько
раз звонко шлепнули по щекам, но я заставил себя даже не поморщиться. Лишь
вздохнул тяжело и устало, так, как порой по ночам вздыхают коровы на скотном
дворе.

- Бухой, блин,
- хихикнул, ставя мне диагноз, молодой женский голос. Я отметил: очень даже
приятный голос. Все-таки интересно, что бы вышло из этой синячки, если бы ее
хорошенько отмыли и лишили на недельку спиртного.

Из этой
синячки... Синячки, которую я должен убить...

- Слышь, Галка.
Обыщи-ка его, - тем временем распорядился Колян.

Я испуганно
вздрогнул. Вот уж чего не ожидал, так это того, что меня станут обыскивать.
Хорошо, что оставил дома бумажник и документы, а часы забыл в шкафчике на работе.
Так что поиметь с меня нечего, кроме рублей пятнадцати мелочи, что лежат в
кармане штанов. Пятнадцать рублей... Да пусть подавятся! За "Царицу Тамару" я
получу в десять тысяч раз больше.

- А ты куда? -
донесся до меня голос Гальки. - Что, Коля? Опять прихватило?

- А-а-а, ядрит
твою мать! - Я слышал, как он нетвердо ступая, обошел скамейку и стал
удаляться, шурша высокой травой. И громко пожаловался уже издали. - Второй день
несет. Сучья селедка!

И снова
зашуршала трава у него под ногами. А я лежал и ждал. И у меня затекла спина.
Так затекла, что хотелось взлететь. Или попросить подложить под меня подушку.
Но я терпел. Только снова вздохнул, словно буренка.

- А ну-ка,
милый... - Галька стала проворно обшаривать мою куртку. Я знал, что там она
найдет лишь носовой платок. - Так... Так... Нет ничего... - До меня доносился
запах ее дешевых духов. - А здесь-ка посмотрим... И чего же ты, милый,
нажрался? Такой красивый, такой аккуратненький... А ведь заметут в мусарню,
опустят на бабки... - Она подсунула руку мне под жопу и проверила задние
карманы джинсов.

Потом она
перешла к боковым карманам. Выковыряла оттуда горсть мелочи и связку ключей,
которые сразу же запихнула назад. Я слышал, как она звенит медяками (наверное, пересчитывает), и тихо
радовался тому, что больше ей искать негде. Сейчас вернется из кустиков ее муж,
любитель несвежей селедки, и они, забрав мой пакет, наконец отвалят.

- Да-а,
негусто, - грустно вздохнула Галька. - Негу-у-усто... Негусто, красавчик, в
твоих карманешках. А ну-ка, посмотрим, как здесь.

И я
почувствовал с ужасом, как поползла вниз молния на ширинке моих штанов.

- Посмотрим...
Посмотрим... - придыхая, шептала проклятая алкоголичка, и этот шепот бил по
мне, словно паровой молот. - Успеем... Посмотрим... Колька срать долго будет.
Любит он это дело...

Она ловко
разобралась с ремнем моих джинсов, расстегнула пуговицу на поясе. В этот момент
я ощущал себя голым на президентском приеме в Кремле. Но ставки были так
высоки! Ах, царица Тамара... И я терпел, усилием воли заставляя себя не
шевелиться.

Увы, воля моя
оказалась не всемогущей. Нашлось и у нее слабое место.

Это выяснилось
как раз в тот момент, когда холодная Галькина рука пробралась ко мне в трусы и
начала жадно ощупывать мое "хозяйство".

- Ах! - Она
крепко прижалась ко мне, и я тщетно пытался унюхать вонищу помойки или сивухи.
До меня доносился лишь легкий запах ее дешевых духов. - Ах, какой же он толстенький!

С ужасом я
отметил, что "толстенький" становится все толще и толще. Но этого же нельзя
допустить! Ведь сейчас я играю роль мертвецки пьяного типа! А с мертвецки
пьяными типами подобного никогда не может произойти. Им не поможет даже
слоновья доза "Виагры".

Все толще и
толще... больше и больше... выше и выше...

"Подлец, что
творишь! - матерился я про себя. - Отрежу! А ну пошел вниз!" И старался
представить себе, какая же эта Галька грязная и вонючая. Она вся, должно быть,
покрыта коростой. У нее сифилис и гонорея... Бесполезняк!

Тогда я
переключился мыслями на международное положение. Я размышлял о ситуации в
Сербской крайне и о том, что скоро начнется ядерная война. Я даже вызвал в
своем воображении образ Ельцина!

Все равно,
бесполезняк! Ничего мне не помогало. Эта тварь Галька знала, что делала. И
своего она добилась за считанные секунды.

- А-а-а... -
громко дышала она мне в ухо. - Класс! Стоит даже у пьяного. Моему бы уроду
такой... А-а-а... А ну-ка...

Она вытащила
руку у меня из трусов, и я уж было решил, что мои мучения кончились. Вздохнул с
облегчением. И в этот момент почувствовал, как эта стерва задрала мне рубашку и
жадно целует меня в живот. Опускаясь все ниже и ниже... Подбираясь все ближе и
ближе... Ее всю трясло, и эта дрожь уже начала передаваться мне, но я скрипнул
зубами и заставил себя собраться. Пробормотал что-то нечленораздельное и сделал
вид, что собираюсь встать.

- Ой! -
отшатнулась она от меня. - Ты просыпаешься?

Нет,
просыпаться я был не намерен, просто хотел прекратить весь этот разврат. Я
пьяно пошлепал губами и, взгромоздив на скамейку ноги, уютно свернулся на ней
калачиком - задницей к Гальке; задницей ко всему миру. Размышляя о том, что
неплохо провожу сегодняшний вечер.

- Ну чего? -
раздался надо мной голос Коляна. - Ишь, доходяга, устроился.

- Шестнадцать
рублей, - доложила его беспутная спутница жизни.

- Ну-у! - Колян
был явно доволен названной суммой. - Все ничего. Еще вот продукты. - До меня
донесся шелест пакета и радостный возглас: - Две "Ягодки"!

Галька аж
взвизгнула от восторга.

- Короче,
возвращаемся на "пятак", - сразу же начал планировать ее муж. - Там еще Пурген
и Андрюха. Обещал им налить... блина-аха муха! И как же нам подфартило!
Стаскивай-ка с него обутки.

Я чуть было не
подскочил со скамейки! На ногах были новые, лишь два раза надеванные кроссовки
- их я купил у китайцев за двадцать пять долларов. А сейчас с меня их снимет
какая-то пьянь! Эх, царица Тамара... Я мысленно застонал и смирился с судьбой.

Кроссовки от
осквернения спасли менты. Уж не знаю, откуда они взялись, да только Галька
вдруг тихо взвизгнула: "Мусора!", и следом я расслышал взволнованный шелест
моего пакета и быстро удаляющиеся шаги. Удаляющиеся в сторону рынка, насколько
я смог разобрать, уткнувшись носом в пахнущую пылью скамейку.

Все! Дело сделано!
Наживка заглочена!

Радуйся, бабка
с косичками.

Я решил
досчитать до ста, пока эти двое не уберутся подальше, потом подниматься и
отправляться домой. Там меня ждет еще две трети банки клубничной наливки.
Спокойный сон с чувством выполненного долга. Два выходных. И, конечно же,
"Царица Тамара". И новые "Жигули". И...

"Погоди-погоди,
- перебила меня злодейка-судьба. - Развеселился... Помучайся-ка еще немножко!
Хи-хи..."

-
Па-а-адъем! - Меня крепко пнули по почкам, одновременно переводя в сидячее
положение. В физиономию уперся луч фонаря. И совсем рядом заскрежетала,
затрещала ментовская рация - так убого и неразборчиво, как делают это только
ментовские рации.

"Мусора!", -
вспомнил я испуганный Галькин вскрик.

-
Ра-а-аскрасавец! - радостно басил кто-то из темноты. - Спим здесь, понимаешь.

За шкирку меня
поставили на ноги и расстегнутые штаны тут же подло съехали вниз.

- Ха! Ты
онанировал что ли здесь, братец? - расхохотался кто-то рядом со мной.

В ответ я лишь
вздохнул.

Менты
дождались, пока я застегну джинсы, и ловко охлопали мне карманы. Потом меня
нелюбезно пихнули в спину:

- Па-а-ашли,
понимаешь! В казенный дом. До утра.

Спорить,
убеждать, что я трезв, бесполезно. Только накрутишь себе клубок неприятностей.
Я знал это по прошлому опыту, а поэтому покорно поплелся по дорожке к стоявшему
метрах в восьмидесяти от меня ментовскому "Уазику". "Уазику", беспокоившему всю
округу своей синей мигалкой. "Уазику", гостеприимно распахнувшему мне навстречу
свою заднюю дверцу.

Эх,
мерзопакостная судьба.

Ах, царица Тамара!



* * *



Весь
вытрезвитель ходил ходуном и был готов развалиться в любую секунду. Дребезжали
грязные стекла на окнах, украшенных паутинами чугунных решеток. По "спальному
залу" на двадцать мест носились могучие ветры. Две пыльных сороковатовых
лампочки маятниками раскачивались под потолком...

Словно вулкан в
начальной стадии извержения, на крайнем топчане оглушительно храпел наш
бригадир Пантелеймоныч. Храпел виртуозно, умудряясь одновременно свистеть,
скрежетать и изрыгать короткие трехбуквенные ругательства. С подобным номером
он мог бы с успехом выступать в филармонии.

Рядом с
Пантелеймонычем улыбался во сне счастливый новоиспеченный папаша - наш
участковый электрик.

Я порадовался
тому, что оказался здесь среди добрых знакомых, и пошлепал босыми ступнями к
свободному топчану. Впрочем, почти все они были свободны. В вытрезвителе нас
оказалось лишь трое. И все из одной бригады. "Занятно", - думал я, расстилая
простынку и накрываясь вонючим казенным одеялом.

Я ворочался под
ним, должно быть, целую вечность, не в состоянии заснуть. Потом не выдержал,
встал и начал ломиться в обитую жестью дверь.

- Чего тебе? -
проорали менты из дежурки.

- Поссать, -
проорал я в ответ.

У ментов
удалось выклянчить сигарету, и я, не спеша возвращаться назад, мирно покуривал
около туалета, когда прибыло подкрепление. Я даже закашлялся сигаретным дымом,
увидев, как два сержанта затаскивают в дежурку одного из завсегдатаев рыночного
"пятака". А следом за ним, не церемонясь, прямо за ноги, бабулькиного соседа
Коляна. Третьей оказалась бесчувственная Галька.

- Ну и нахрена
вы их привезли? - услышал я недовольное бурчание прапорщика, старшего по
вытрезвителю. - Один хрен ни хрена не заплатят.

- Утром в суд и
на сутки, - подсказал один из сержантов.

- Согласен. -
Прапорщик выбрался из-за стойки и ткнул носком ботинка Коляна. - Хренля они все
квелые, как неживые? Не сдохнут?.. И врачиха в отгуле...

- Не сдохнут. -
Один из сержантов начал проворно освобождать карманы Коляна от всякого хлама. -
Не сдохнут. Эти живучие. Их уже ничем не угробишь, хоть синильную кислоту в них
вливай. Знаете, в древности жил какой-то то ли король, то ли герцог. Так он,
чтобы приучить организм, чтобы, значит, не отравили его, пил понемножку всякие
яды.

Я стоял в
сторонке, докуривал сигарету и размышлял о том, что сержант не прав. Сдохнут!
Как пить дать, сдохнут! Не зря же я приложил для этого столько усилий. Так что
готовьтесь, менты, к выносу тел!

- Ладно, хрен с
ними, не раздевай. Обыскал и достаточно. Бабу в камеру. - Прапорщик бросил
взгляд на меня. - А этот членразгуливает?

Меня водворили
назад, следом внесли и бросили на койки Коляна и его приятеля. Я с интересом
наблюдал за ними из своего угла. Потом прикрыл глаза и неожиданно для себя
забылся в бурном коротком сне:

Царица Тамара
сошла с рисунка и вместе с Колькой и Галькой собирается распить на троих две
бутылки отравы, которую я приготовил на основе метилового спирта. Я хочу ей
помешать, но не могу сделать и шага; пытаюсь кричать, но оказывается, что я
нем, как червяк. Я в ужасе, я не могу допустить, чтобы Тамара погибла. Ведь
тогда мне ее не продать. И уже никогда не купить новые "Жигули"...

Я очнулся весь
в холодном поту. Сон еще не отпустил меня до конца, но стоило мне выпутаться из
его объятий, как я сразу же бросил взгляд на две койки, где лежали Колян и его
приятель. Издалека было ничего не понятно. Я поднялся и под оглушительные
раскаты храпа Пантелеймоныча подкрался поближе.

Они не дышали!
Или мне показалось, что не дышали?

Превозмогая
себя, я дотронулся до Колькиной руки, хотел пощупать пульс, но сразу же понял,
что этого и не нужно. Рука была твердой и неживой. Она не успела остыть, тело
еще не окоченело. Но в том, что рука НЕЖИВАЯ, я был уверен на все сто
процентов. В этом было нельзя ошибиться!

Я громко
сглотнул, вздохнул и трижды перекрестился. Потом подошел к обитой жестью двери
и начал оглушительно ломиться в нее.

- Ну чего тебе
там?!! - проорали из дежурки менты.

- Здесь два
мертвяка!!! - со злорадством проорал я в ответ.



* * *



Менты носились
по вытрезвителю, словно стадо слонов. Огромное стадо - казалось, что сюда
сбежался весь ГОВД. Они разбудили Пантелеймоныча и электрика, и мы втроем, как неприкаянные,
сидели в одних трусах на деревянной скамейке в дежурке. На нас никто не обращал
никакого внимания. Потом сержант вышвырнул из кладовки наши пожитки.

- Убирайтесь!
Все вон! - гаркнул он.

- А как же
квитанции? - промямлил еще не протрезвевший электрик, но мы с Пантелеймонычем
крепко сдавили его с боков.

- Заткнись,
идиотина, - прошипели дуэтом. - Валим отсюда.

Следующие два
дня мы втроем пьянствовали у меня в общаге. Пьянствовали беспробудно,
по-черному. Электрик по причине рождения сына, Пантелеймоныч по причине
банального запоя, я же...

Дело в том,
что, как говорят в Одессе, это две огромные разницы - нажимать на кнопку,
запуская ракету, которая уничтожит небольшой город, или спускать курок
винтовки, нацеленной в человека. В первом случае ты не видишь последствий того,
к чему привело твое легкое движение пальцем. Пусть там тысячи трупов. Пусть ты
знаешь об этом. Но ты их не видишь. Не видишь! Другое дело, когда пуля,
выпущенная тобой, вышибает мозги из кого-то у тебя на глазах.

У меня на
глазах... Я хотел от этого спрятаться, отступить за ширмочку: мол, я не при
чем, я ничего не знаю. А получилось... Получилось то, что по иронии судьбы я оказался
последним, кто видел этого несчастного Кольку живым. И первым, кто видел его
мертвым. И даже держал его за руку.

Проклятая
царица Тамара!

Впрочем,
совесть долбила меня не больше недели. Завершив колоссальный трехдневный запой,
я спустился в шахту и пахал там, как одержимый, выдавая на гора ежедневно по
полторы нормы. В душевой после работы я несколько раз слышал разговоры о том,
что менты провели проверку на предмет трех трупов, отравившихся метиловым
спиртом. В результате вышли на "Ягодку", изъяли ее из магазинов нашего городка
и разгромили подпольный винный заводик. Осетины, которые хозяйничали там,
теперь сидят в КПЗ. Но ничего. Скоро они дадут тем, кому надо на лапу, выйдут
на волю, и в городе вместо клубничной наливки сразу же появится сливовая. Или
вишневая. Жизнь встанет на накатанную дорожку, и все будет по старому...

Отбарабанив
по-стахановски пять дней в шахте, я в первый же выходной отправился в гости к
старухе. За гонораром. Ну и вообще, узнать, как поживает.

Мы столкнулись
на улице около входа в ее подъезд. Старуха перла из магазина тяжеленную сумку с
картошкой, которую, даже не успев поздороваться, сразу же всучила мне.

- На, понеси.
Ох-хо-хо-ох, сыночка, думала, руки отвалятся! И никто не поможет бабушке, никто
не сходит для нее в магазинчик. Плохо одной-то, сыночка. Ой, как плохо...
Пошли-ка, пошли, напою тебя чаем.

Первым, что
бросилось мне в глаза, когда я вошел в квартиру, была белая полоска бумаги с
печатями, которой была опечатана одна из комнат.

- Вот такие
дела-то, сыночка. - Старуха перехватила мой взгляд. - Сами померли, болезные.
Чай слышал, весь город щас говорит, что отравились водкой своей проклятущей.
Так и ладно... И туда им дорога...

- То есть как
сами? - Слова застряли у меня в глотке. - Как сами, бабуля? Ведь это я им...

- Сами,
болезные, - вздохнула, будто бы и не слыша меня, старуха. Сами! А ты, сыночка
не волнуйся. Отдам я тебе этот рисунок. Отдам, раз обещала. - Старая лисица
хитро посмотрела в мои глаза. Кажется, она даже мне подмигнула. - А эти померли
сами.

Для меня наступили приятные хлопоты. На работе
я взял пять отгулов и поехал в гости к тетке-искусствоведу, бережно уложив на
дно чемодана альбом "... честь и совесть и нашей эпохи" с вложенным между его
страниц бесценным рисунком. Тетка поохала, повосхищалась и пообещала отправить
"Царицу Тамару" в Москву на экспертизу. Я же за несколько дней до тошноты
нагулялся по краевому центру и вернулся домой.

Ответ от тетки
пришел лишь глубокой осенью. Да, это, действительно, Врубель. Меня не надули.
Желаю ли я уступить его за пять тысяч долларов?

Я желал. И при
этом совсем не умел торговаться. Да к тому же, съездив в отпуск на юг, снова
сидел без денег. А еще познакомился с Валентиной.

"Продавай", -
отправил я тетке лаконичную телеграмму, размышляя о том, что меня обсчитали,
как сельского лопуха на городской барахолке.

А уже через
месяц исполнилась наконец моя мечта идиота: на стоянке возле общаги вместо
"копейки" красовалась новенькая блестящая "Нива". Каждый день я ездил на ней на
работу (одиннадцать километров до рудника
и обратно), высокомерно поглядывая на нашу служебную "развозку". Все мои приятели
были в восторге.

- Вот только
дождемся лета, - мечтали они, - а там тайга, рыбалка, охота. На этой лайбе
можно пролезть где угодно. А где не пролезем, так подтолкнем.

И лишь одна
Валентина обиженно гнула губки.

- Зря, Игореха,
- говорила она. - Вместо того чтобы тратить бабло на железную банку, которая
сейчас гниет во дворе, купил бы лучше квартиру. Ведь мы собираемся пожениться.
Собираемся, правда?

- Собираемся,
детка, - целовал я ее в ответ.

И однажды,
накануне Нового Года, снял со счета десять тысяч рублей и отправился в мэрию
давать взятку. Или устраивать скандал. Меня утомили постоянные стенания
Валентины на то, что нам негде жить. И уже на полном серьезе бесило то, что три
года меня и на руднике и в Администрации города кормят обещаниями вот уже
скоро, очень скоро, выделить нормальную комнату в нормальной квартире, избавить
от опостылевшей общаги. Но комнат не было. Вернее, были - для кого угодно, но
только не для меня.

Я нахально
вломился в кабинет начальницы отдела распределения жилого фонда, громко заявил,
что больше ждать не намерен, и швырнул ей на стол банковскую упаковку
сторублевых купюр.

- А это вам.
Взятка. - Я решил называть вещи своими именами.

Начальница посмотрела
на меня, как на умалишенного, и ловко смахнула деньги в бездонные недра стола.

- Документы. -
Она протянула руку, и я сунул в нее прозрачную папочку с набором справок и
"форм". - Должно быть, собрался жениться, вот и торопишься. Будет, будет тебе
приличная комната.

Она
перетасовала бумажки, вложила их назад в папочку и буркнула:

- Все в
порядке.

Потом раскрыла
огромный талмуд, что-то отметила в нем карандашиком, постучала по клавиатуре
компьютера и поразила меня своей оперативностью.

- Завтра за ордером.
К десяти. Не забудь паспорт. И не опаздывай,

Как будто я мог
опоздать!

На следующий
день начальница оказалась гораздо любезнее, чем накануне, и, вручая мне ордер и
связку из трех ключей, похвасталась:

- Подыскала
тебе, дружок, лучшее из всего, что сейчас есть. Светлая комната, восемнадцать
метров. В квартире большой коридор, просторная кухня, санузел раздельный. И
главное, - она подняла вверх указательный палец, - всего лишь одна соседка!
Старуха, давно пора на погост. Так что, женись скорее, дружок, и тогда, как
старуха помрет, подселить к вам уже никого не смогут.

Я вздрогнул и
поискал на ордере адрес квартиры: ул. Партизана Щетинкина, д. 28, кв. 39. Так и
есть!

О, mierda*
!!!

- До свидания.

- Удачи,
дружок. Женись поскорее. И смотри, не обижай там бабуленьку.

Вечером я стоял
на площадке пятого этажа напротив знакомой квартиры и жадно курил, набираясь
смелости открыть дверь. Потом, так и не решившись воспользоваться ключами,
нажал на кнопку звонка. Через минуту за дверью послышалось "тук-шурк-шурк-тук"
и знакомый голос старухи:

- Кто там?

- Я, бабуля.
Помнишь меня?

Она погремела
запорами и распахнула дверь. И, кажется, вовсе не удивилась.

- Давненько,
давненько. Забыл про бабушку, родненький. Ох-хо-хо-ох! А я уж ждала, ждала...
Совсем забыл, родненький.

- И хотел бы,
да теперь не забыть, - честно признался я. - Вместе жить будем, бабуля. - И
протянул ей свой ордер.



* * *



"Тук-шурк-шурк-тук.
Тук-шурк-шурк-тук..." - соседка медленно движется по коридору в направлении
своей комнаты. Только что она выползла из сортира, а значит, надо подниматься с
дивана и идти выключать за ней свет. И скачивать ее говно. Старая перечница!
Она всегда забывает и про то, и про другое. А еще у нее постоянно убегает на
плиту молоко, засоряется мойка на кухне, куда она выплескивает спитый чай, и
подгорает какая-нибудь жратва. Я, задыхаясь в ядовитом чаду, вантузом прочищаю
засоры и мечусь с тряпкой по засранной кухне. А старуха лишь гадит. Убирать за
собой она не умеет.



* * *



С Валентиной
соседка поцапалась в первый же день, как мы въехали в эту квартиру. А уже на
второй нас начали преследовать мелкие неприятности. Для начала прокис только
что сваренный суп, лишь на одну ночь не убранный в холодильник. Потом сгорел
движок у кофемолки. Потом - у абсолютно новой стиральной машины. Валентинина
песцовая шубка стремительно облысела, и ее пришлось выкинуть на помойку. Полный
чайник, пять минут, как поставленный на плиту, успел выкипеть и почернеть.

- Ведьма! -
шипела моя подруга. - Это ее проделки. Игорь, да придумай ты что-нибудь! Я
больше так не могу! Я возвращаюсь в общагу!

В марте
Валентина, действительно, собрала вещи и ушла. И за четыре месяца ни разу не
переступила порога моей квартиры. Мы встречались с ней в общежитии.

- Я хочу, чтобы
мы жили вместе, - хлюпала носом она. - Я этого очень хочу! Но дряхлая кляча...
Игореша, попытайся обменять свою комнату! Или сделай что-нибудь со старой
тварью! Да убей ты ее, наконец!!!

"Легко
говорить: "Убей!" - думал я. - Вот убил уже троих подобных, так до сих пор не
отмыться. И все же, деться-то некуда".

- Знаю, знаю,
на что тебя твоя подбивает, - словно читала у меня на лице эти мысли старуха. -
Да только не выйдет. Не получится ничего. Кто у тебя был на судьбе написан,
того и отправил ты к черту в котел. А я, сыночка, Богова. Мне в Рай дорожка
проторена за все мои муки земные. И Господь меня бережет. И в обиду не даст.
Так что не думай даже. Не думай...

В разговорах со
мной старуха уже давно перестала прикидываться, будто считает, что соседи
отправились на тот свет случайно. Наоборот, с каждым разом она все четче и
четче подчеркивала мою роль в этих смертях. Однажды она поразила меня тем, что
с точностью до мелочей изложила весь сценарий, по которому я действовал летом.
Ну словно стояла рядом и наблюдала! В другой раз она заявила:

- А вот если
пойти в милицию и рассказать, как ты угробил этих троих анканоликов. Все
рассказать, как на духу. Так не поверят мне, скажут: "Рехнулась бабка". А
знаешь сыночка, где мне поверят? На рынке. Ох, грузинцам интересно узнать, кто
же их так подвел, из-за кого их цех, где они это вино делали, "Ягодку", милиция
раскурочила. Вот расскажу как им, сыночка!

Когда я услышал
эти слова, мне стало дурно. Как ни странно, старая грымза, почти не вылезая на
улицу и не общаясь с другими бабульками, была в курсе всех дел нашего городка.
Она знала про "Ягодку", она знала про осетинов, все же отправленных по этапу.
Она знала про их озлобленных земляков. А ну как, и правда, пойдет и расскажет?
Ведь эти чурки разбираться долго не будут!

- Шучу, шучу,
сыночка, - закурлыкала бабка, увидев, как я бессильно опустился на стул. -
Шучу, милый. Никуда не пойду. - Она помолчала и добавила своим мерзким
скрипучим голосом. - Если, конечно, хорошим будешь, послушным. Не будешь меня
обижать. И не приведешь больше сюда свою белобрысую. И оставишь все эти думки
об обмене комнаты своей, сыночка. Оставь, оставь. Не доводи до греха.

Но с комнатой и
так ничего не получалось. Если мне что за нее и предлагали, так это частный
сектор - какую-нибудь бревенчатую развалюху, куда надо таскать воду с колодца и
постоянно гадать: привезут или не привезут газ в высоких красных баллонах. А
соседка с каждым днем наседала все крепче и крепче. Нет, она не шантажировала
меня в прямом смысле этого слова. Она не тянула из меня денег. Не требовала от
меня выполнять какую-либо сверхурочную работу по дому (хотя, и так все, начиная с мытья полов и заканчивая скачиванием воды в
унитазе, делал я). Она по-садистски издевалась надо мной, упиваясь своей
беспредельной властью. А я потихонечку сходил с ума и прятался от нее в своей
комнате. И не было даже возможности удрать к Валентине - последнее время мы с
ней находились в состоянии холодной войны. Все из-за той же старухи.

- Вот, на рынок
ходила, - дразнила меня соседка, когда мы с ней пересекались на кухне. - На
рынок, сыночка. С грузинцами разговаривала... - И она умолкала минуты на две, с
удовольствием наблюдая за тем, как я бледнею, и мой лоб покрывается потом. - Ты
не боись, про тебя ничего не сказала. Забыла. В другой раз скажу... А
грузинцы-то бабушке дали бананов. И апельсин. Все бесплатно. Гоша там есть. И
другой, самый главный. Уж не помню, как же зовут его, нехристя. Чернявый
такой...

"Все они там
чернявые", - думал я, убираясь, поджавши хвост, к себе в комнату.

- А ты,
грешный, ходил ли, исповедовался ли в храме, что загубил три души христовых? -
в другой раз цеплялась старуха ко мне в коридоре. - Эх, крестика нет на тебе,
сыночка. Крестика нет!

Она мне просто
не давала проходу, и я начал передвигаться по квартире короткими перебежками.
Но соседка все равно отлавливала меня.

- Колька с
Галькой хоть и непутевые, но убивать-то за это грех. Ой, грех большой, сыночка.
Грех это! Грех!!!

В начале июля я
понял, что начинаю сходить с ума...



* * *



... А сегодня
уже твердо решил, что возьму на душу еще один грех. Плюс-минус - ни все ли
равно!

И вот я сижу на
диване, тупо уставившись в мертвый экран телевизора, и внимательно слушаю, как
соседка возится в коридоре. Она собралась на улицу и уже минут пять гремит
связкой своих ключей у меня под дверью.

Хло-о-оп!!!

Скоро со стен
начнет сыпаться штукатурка! И почему же она так хлопает, когда выходит на
лестницу? Ведь с входной дверью у нас все в порядке. Ее достаточно просто
легонько толкнуть.

Я затравленно
выбираюсь из комнаты и бегу поскорее на кухню. Мойка снова заполнена грязной
водой, плита украшена лужицей молока и какими-то обгорелыми объедками. При моем
появлении разбегаются по углам резвые стайки откормленных тараканов.

Так. Чайник на
плиту. У меня есть половина буханки хлеба и кусок колбасы. Сейчас быстренько
наделаю себе бутербродов и уберусь с ними и с чайником в комнату. Устроюсь
возле окна и буду ждать, когда же появится на горизонте старуха. Если она пошла
только до магазина, то уже скоро. Если на рынок... Все равно я дождусь!

По лестнице до
нашего пятого этажа она будет подниматься минут пятнадцать. За это время я
тихонечко выберусь из квартиры и начну спускаться навстречу ей. Мы столкнемся
нос к носу наверху одного из пролетов. А дальше...

Ей много не
надо. Я толкну ее вниз так, чтобы она начала падать спиной вперед. Так, чтобы
обязательно ударилась затылком об одну из ступенек. Потом проверю, хватило ли
старой удара, чтобы подохнуть. Мало - добавлю. Приподниму ее голову и с силой
обрушу вниз.

Потом понаедут
врачи. Сбегутся менты. Из квартир повысовывают носы любопытные соседи. А я
затаюсь в своей комнате. Спрячусь за ширму: мол, ничего не видел, ничего не
знаю. Просто несчастный случай. Оступилась старушка.

И я оступился.
Сбился с шага и не уверен, удастся ли мне теперь снова идти в ногу со всеми.

Эх, царица
Тамара...

Я наблюдаю за
тем, как старушка с косичками пересекает двор, держа в руках сетку-авоську с
продуктами, и скрывается в нашем подъезде. Быстро дожевываю бутерброд, допиваю
чай и выхожу из комнаты. В моем распоряжении десять минут - не больше, - пока
старуха будет подниматься по лестнице. Я неслышно приоткрываю входную дверь.
Прислушиваюсь. В подъезде тихо, лишь снизу доносится чуть слышное пошаркивание
ее башмаков. Она поднимается. Поднимается последний раз в жизни. Поднимается
навстречу смерти.

Я прикрываю
дверь и принимаюсь спускаться вниз.



* * *



- А-а-а,
сыночка. Вот и ты, родненький. - Старушка с косичками остановилась на верхней
ступеньке пролета и, улыбаясь, уперлась взглядом мне в переносицу. - Знала я,
что когда-нибудь мы здесь встретимся. Знала, что ничего другого ты не сможешь
придумать, чтобы избавиться от проклятой старухи. Ну что же... - Она спокойно
оторвала от перил левую руку и потупила взор. - Что же, толкай. Я старая, мне
много не надо. Вот только в сумочке яичек пяток. Жалко. Разобьются, наверное...
Толкай, сыночка. Я уж давно подготовилась к этому, знала, что мы здесь
когда-нибудь встретимся.

И я
развернулся. И пошел наверх, чувствуя, как у меня заплетаются ноги. Думая, что
сейчас приду домой и умру.

И не зная, что
уже завтра по просьбе старушки с косичками, которая впервые на моей памяти
повяжет голову черным платком, заведу свою "Ниву" и мы поедем за сто пятьдесят
километров от нашего городка туда, где в селе Рождественское при женском
монастыре организована богадельня. Мы захватим с собой Валентину. И как раз
посередине дороги остановимся у большого озера, расстелим на траве покрывало, и
я выложу на него термос и бутерброды, заботливо обернутые фольгой. А соседка,
теперь уже бывшая, присоединит к ним пять сваренных вкрутую яичек, которые
все-таки сумела донести накануне до дому, так ни одного и не разбив.

- С сестрами я
уж давно как договорилась, - в десятый раз она будет рассказывать нам.
Сказали, возьмем тебя в богаделенку. Хорошо там. Все свои, старые. А главное, к
Богу поближе.

Она будет долго
смотреть в даль ослепительно синего озера, узловатыми пальцами неторопливо
освобождая от скорлупы яичко. Потом вздохнет:

- Вот и
оставляю, ребятки, позади все мирское. Пора уж, пора. Совсем старая, а в скиту,
глядишь, и пользу кому принесу. В миру-то вам теперь жить, ребятки. Рожайте
детишек, радуйтесь жизни. И не ругайтесь, смотрите. Совет, ребятки, вам да
любовь.

Начнет
накрапывать дождик. Мы быстро свернем свой бивак и укроемся в "Ниве". Я вырулю на
шоссе и не спеша поеду к Рождественскому, иногда подглядывая в панорамное
зеркало за тем, как старушка в черном платочке доедает давно уже очищенное
яичко. А рядом со мной на переднем сидении блаженно раскинется красавица
Валентина.

Эх, хорошо...
Как хорошо!!!



* * *



Я поднимался по
лестнице, готовился вернуться к себе в комнату и умереть и не знал, что на
самом деле все будет так хорошо. Так, как и должно быть в истории со счастливым
концом.

Вот такие дела,
царица Тамара.











* ИТР - инженерно-технический работник.





** Квершлаг - капитальная
подземная выработка.





* Mierda (исп.)
- дерьмо.