.....

Такая высокая, утончённая тоска сначала окутывала сердце, затем проникала в самую глубину его: "поздно, поздно, поздно..." Хотелось плакать. Хотелось совершить что-то невероятное, безумно красивое, отводящее скуку и одиночество. Он ненавидел сочетание темноты и холода. В его голове рождались сотни смутных образов, нанизываясь на шёлковую нитку ассоциаций. Он уже видел тревожно- голубые отблески тяжёлой бархатной драпировки в правом верхнем углу сцены. Полумрак и неясные серебряные тени в глубине, способные посеять эту тревогу, мятежность, и породить неизбежность разлуки. Чёткий квадрат стола, вносящий диссонанс, и наполовину сгоревшая свеча... Нет... это слишком избитый, банальный образ... Всё перепуталось в голове. Он отложил книгу. Что-то мешало. Не давало сосредоточиться.
Этот шум, доносившийся из-за стены. Снова этот недочеловек терроризирует свих домашних! Владимир Алексеевич попытался вернуть рассыпавшиеся, как брызги мысли о новом спектакле. Томик стихов захлопнулся на недочитанной странице. Пора положить конец этому безобразию!
Он натянул халат и, не обращая внимания на ледяной пол, прошлёпал босиком в прихожую. Позвонил в обшарпанную дверь соседской квартиры. Звука звонка не услышал. Понял, что тот скорее всего не работает. Постучал. Требовательно и громко. Крики внутри прекратились не сразу. Прошло больше двух минут, пока приблизились шаркающие шаги. Дверь со скрипом, резанувшим по музыкальному слуху Владимира Алексеевича, распахнулась. На него пахнуло перегаром и жаром потного нездорового тела, едва прикрытого грязной рваниной одежды.
- Чего тебе? сосед маленький жилистый мужичонка - смотрел налитыми кровью глазами. В руке он сжимал грубый кожаный ремень, очевидно, представлявший собой орудие воспитания жены и маленького сына, которые выли сейчас где-то в глубине на два голоса.
- Если вы сейчас же не прекратите это безобразие, - голос Владимира Алексеевича дрожал от негодования, - я вызову милицию.
Сосед некоторое время молчал, покачиваясь, переваривая информацию. Когда смысл слов всё-таки добрался до чудом сохранившихся клеток мозга, он сделал преувеличенно добродушную гримасу:
- Всё! Всё. Поднял руки вместе с ремнём в них, показывая, что "безобразия" сегодня больше не будет. Владимир Алексеевич постоял некоторое время в нерешительности, что же делать дальше, раз всё так быстро и на удивление мирно решилось, затем ушёл к себе.
До него донесся приглушённый мат, обращённый к забитым обитателям соседней квартиры, и "хозяин" семьи со скрипом захлопнул незапирающуюся дверь.
Во всей этой истории жалко осталось только соседского мальчонку. Маленький, щуплый, похожий на воробьишку, Димка - так звали мальчугана, был неродным сыном буянившего соседа. Его мать и сама бывала трезвой не более трёх дней в неделю, ибо работала по скользящему графику трое суток через трое. Владимир Алексеевич не раз видел его в ссадинах, с разбитым лицом. На улице Димка был задира и драчун. Вокруг него на удивление собиралось много пацанов. Но на взрослых смотрел с недоверием и сразу замыкался, когда Владимир Алексеевич пытался с ним заговорить. Сколько ему было лет? Владимир Алексеевич не смог определить точно. На вид, не больше десяти. Но, пожалуй, малыш появился на свет как раз в том году, когда уехал Жорж. Да, точно. Именно в тот год он добивался, безуспешно, визы в Париж. Газетная статья влиятельной критикессы закрыла "окно в Европу" для его спектакля с лёгкостью, и не снившейся Петру, с таким трудом когда-то прорубавшему его. Как раз накануне из Парижа и из Нью-Йорка пришло одновременно два вызова. Да, точно. Это было в январе, и ровно двенадцать лет тому назад. Они с Жоржем так мечтали отметить тот новый год вместе. И когда всё рухнуло, Владимир Алексеевич слёг с жесточайшей простудой. А когда, ослабленный и колеблемый любым ветерком, как тростинка, он смог выползти, наконец, на ослепительный январский снег, первой ему встретилась Антонина. Румяная - кровь с молоком, счастливая, с белым кульком в руках, издававшим странные пищащие звуки. "Сын", - целомудренно улыбнулась она. И её глаза напомнили Владимиру Алексеевичу глаза какой-то царицы из бабушкиной старинной Библии. Тогда у Владимира всё шло наперекосяк. Всё рушилось и почва уползала из- под ног. У соседей это была нормальная рабочая семья всё шло, напротив, по нарастающей. Пока однажды что-то не переменилось. Владимир Алексеевич через одного из своих школьных приятелей попал на вечеринку, где присутствовал "сам". Познакомились, поговорили. "Сам" остался доволен искромётным (но без выхода за рамки дозволенного!) юмором Владимира Алексеевича. Пожурил за "двусмысленные слухи", ходившие относительно некоторых подробностей частной жизни "подающего надежды молодого режиссёра", каковым тогда в устах критики слыл Владимир Алексеевич. И дал (благо коньяк был самый что ни на есть армянский пять звёзд) "карт бланш" на творчество театру, руководимому Владимиром Алексеевичем, открыв новую, успешную эпоху в его деятельности. Короче, Владимир Алексеевич обрёл "покровителя". Который и до сих пор, кажется, не видел ни одного его спектакля!
У соседей, напротив, семейная утлая лодчонка внезапно напоролась на подводный риф. Ужасный скандал - крики, ругань, ночное хлопанье дверьми. "Проститутка! Будь ты проклята! Ты и твой ублюдок!" - сосед, Николай, чуть не снёс дверь с петель, скатился по ступенькам в ночь в чём был. Больше его не видели. Зато видели десятки новых мужчин Антонины. Сначала благообразных и более или менее ухоженных. Потом просто собутыльников, вроде этого, последнего, осевшего, видно, всерьёз и надолго. От них стонал весь дом. Квартира у них была старинная, огромная, перешедшая по наследству от старших. Но всё больше глаз присматривались, высчитывая выгодный метраж на лучшем четвёртом этаже.
В общем, жалеть Антонину уже не имело смысла. А вот Димка... Пропадёт мальчишка!

Трагедия не заставила себя долго ждать. Однажды ночью, когда из-за ставших уже почти привычными криков за стеной Владимир Алексеевич едва смог заснуть, ругая себя за недостаточную твёрдость характера, заставлявшую терпеть этот произвол, только бы не связываться с милицией, в дверь его отчаянно заколотили. Владимир Алексеевич подскочил на кровати. У него исправно работал звонок. Но кто-то настойчиво лупил по двери, а в соседской квартире воцарилась внезапная тишина. Он встал и подошел к двери. Почему-то жутко было из-за этих беспорядочных звуков. Дверь, будто ожив, внезапно превратилась в опасного зверя. Пересилив всплеснувшийся из неведомой глубины души страх, Владимир Алексеевич отворил дверь.
Он даже не сразу узнал в этом обезумевшем маленьком человечке, с побелевшим, перекошенным от страха лицом, на котором выделялись три огромных тёмных пятна, постепенно прорисовывавшихся в два глаза и распахнутый рот, Димку, соседского мальчишку. Судорожно пытаясь выдохнуть, он издал булькающее : "помогите" и ринулся в комнату мимо Владимира Алексеевича.
Тот в растерянном оцепенении проследил глазами за мелькнувшей фигуркой, и лишь через миг, очнувшись, успел ухватить мальчишку за край развевающейся рубашки. Поймал худенькое, сжатое, как пружина тельце, забившееся в его руках словно в судороге. Димка пытался вырваться и что-то мычал. Наконец Владимиру Алексеевичу удалось перехватить мальчишку за плечи и хорошенько встряхнуть: " Что случилось?!"
Наверное Димка, воплощенный ужас, заразил страхом и его, потому что голос Владимира Алексеевича сорвался на истерический крик.
- Они убили... друг друга, - Димку трясло без остановки. Зубы его стучали.
Когда он услышал это, и пока смысл произнесённого ещё не проник в мозг Владимира Алексеевича, на него нашло оцепенение, которое переросло затем во внезапное спокойствие, сродни полному безразличию. Сработала защита.
- Постой. Кто? Кого?
- Мать... и этот...- Димка прошептал белыми губами и Владимир Алексеевич понял, что мальчишка сейчас хлопнется в обморок. Поэтому, когда тут же тело Димки резко обмякло и голова тяжело откинулась назад, обнажая белки закатившихся глаз, Владимир Алексеевич был готов действовать. Автоматически, как машина. Но быстро и чётко, он сам потом не мог понять, кто руководил его действиями в тот момент. Он отнёс мальчика на свою кровать, положил влажное полотенце на его лоб. Потом вызвал соседей по лестничной площадке, они вместе зашли в квартиру Димки. Застали там мерзкое и ужасное зрелище: всё в лужах и брызгах ярко красной, начинавшей местами буреть крови. Два изуродованных тела. У Антонины была разбита голова, женщина лежала лицом вниз. Её сожитель, зажимая кровавыми руками искромсанный живот, ещё стонал и пытался уползти от дикой боли. Потом на его трупе насчитают восемь ран. Как у него хватило сил ударить Антонину? Димки в момент драки дома не было. Он пришёл к самой развязке. Это, очевидно, его и спасло.
Вызвали скорую и милицию. Мужчина скончался по дороге в больницу. Антонина прожила ещё полсуток.
Всё это время мальчик находился у Владимира Алексеевича. Единственное, что ему навсегда запомнится из этого момента в облике Димки его два огромных, полных застывшего ужаса глаза. Вместо голоса приглушенный шёпот.
Димку забрали в детский дом. У Владимира Алексеевича была куча забот и тревог, связанных с новой постановкой. Очередной бешеный успех. Квартира рядом пустовала недолго. Через год въехали новые жильцы, ничего не слышавшие о страшном несчастии предыдущих обитателей. А соседи, как сговорились, - молчали на эту тему.
Какое-то время у Владимира Алексеевича была навязчивая идея поменять квартиру. Но повседневные заботы, да и возможность много времени проводить на загородной даче и у своих друзей, равно как и уважение к памяти предков, которым некогда принадлежал весь этот дом, ещё задолго до того, как сюда въехали остальные жильцы, тоже теперь считавшие этот дом родным, отодвинули, а затем стёрли всякие мысли об этом.

Через четыре года.

Соловьи отпевали потерянную девственность очередного ушедшего мая. Травы утратили целомудренную грациозность, и всё больше напоминали налитую самым плодотворным соком молодую плоть. Владимир Алексеевич, справившийся с очередным приступом преддепрессии, что всегда служило началом нового периода деятельности, возвращался в город.
- Ты не переменишь своего решения? Анатоль с надеждой смотрел на него из полумрака кабины своей роскошной машины пижонского красного цвета. Владимир Алексеевич даже не посчитал нужным ответить. Вопрос повис в воздухе, а Анатоль обиженно надулся, сосредоточив взгляд на дороге. У Владимира Алексеевича пела душа. Огни знакомых улиц неслись навстречу, обещая новый, полный радостных открытий завтрашний день. Попав в атмосферу радужного ночного города, от которого ещё каких-то две недели назад он так стремился спрятаться, задохнувшись в его пыльной пустоте, выпитый им, казалось бы до самого дна, он теперь ощущал прилив таких сил и зарождавшегося вдохновения, что кружилась голова. Анатоль дулся, не чувствуя того, что творится с ним в эти мгновения. Но Владимир Алексеевич отбросил даже мелькнувшие было мысли заехать в ресторан. Он боялся, что выпитое вино сначала притупит, а затем и вовсе уничтожит этот трепетный восторг. Нет, сегодня он поедет домой, и только домой! Анатоль переживёт. Если бы можно было прямо сейчас поехать в театр, собрать труппу и..! Владимир Алексеевич ещё не знал, что это точно будет. Он был теперь полон сил для воплощения любого из своих замыслов, показавшихся ему совсем недавно несбыточными и эфемерными. Так бывало с ним всегда. Периоды спада сменялись периодами такого деятельного движения, что все, кто попадал в его орбиту, оказывались затянутыми, как в бешеный бурлящий водоворот. Только этот водоворот нёс не гибель, а очередной фурор. Но потом вновь приходил спад... и всё начиналось сначала. Как бы то ни было, сейчас Владимир Алексеевич находился в самом начале нового витка, и даже Анатоль был не в силах испортить ему настроение своим брюзжанием. Возле подъезда Владимира Алексеевича Анатоль предпринял последнюю, теперь совсем слабую попытку:
- Я провожу...
- Нет! Я дойду один. Я уже дома. Владимир Алексеевич пресёк возражения своим особым "решительным" голосом и быстро чмокнув Анатоля в щеку, выскочил из машины. Тот, не успевший даже сказать "прощай", помедлил минуту, затем дал по газам, словно стараясь визгом шин выразить всю степень своего негодования, и скрылся в ночи.
До освещённого жёлтым кружком летнего фонарного света подъезда было лишь два-три шага. И Владимир Алексеевич рассчитывал проделать их беспрепятственно. Однако возле самой двери навстречу ему из темноты выступила фигура. От внезапности сердце его в груди гулко ухнуло и мелко-мелко заспешило догонять утраченный ритм. Он отпрянул. А незнакомец, очутившись в светлом пятне, обрёл черты приятного русоволосого юноши. В простенькой тёмной курточке с коротковатыми рукавами и поднятым высоким воротничком, в потёртых джинсах, в карманы которых он зябко засунул руки. Видимо, он, действительно, замёрз. Он нервно покусывал губы. Глаза его, большие и тёмные в тени глазниц, смотрели не с угрозой, а скорее с надеждой.
- Владимир Алексеевич, - голос, приятный юношеский баритон, и манера чётко проговаривать слова сразу расположили к себе.
- Чем могу быть полезен? со скрытым раздражением за нечаянный испуг отозвался Владимир Алексеевич.
- Вы меня не узнаёте? парень немного смешался. Я Дима. Помните? Ваш сосед.
- Дима? Владимир Алексеевич был до того поражен, что и сам на миг потерял дар речи. Этот взрослый парень и тот щуплый зверёныш, загнанный в угол немилосердными жизненными обстоятельствами, совершенно не вязались друг с другом. И всё-таки, что-то еле уловимое осталось. Форма носа, лба, бровей, острый подбородок и эти огромные "говорящие" глаза.
Дима, - протянул он снова его имя, словно давая себе ещё немного времени, чтобы решить, может ли это быть правдой.
- Господи, в самом деле. Дима. Тебя ни за что не узнать. Такой взрослый!
И тут Димка улыбнулся. Всё так же смущённо и чуть виновато. От этой улыбки туман поплыл перед глазами у Владимира Алексеевича. Боже, что за улыбка. Невероятно!
- Так ты пришёл ко мне? Дима. Владимир Алексеевич говорил, потому что надо было говорить, и чтобы вернуть ритм снова скачущему сердцу.
- Да нет... - Димка закусил губы, притушив блеск глаз вуалью тени, - В общем-то, я приехал к матери.
Он запнулся: - На кладбище. Ну и... узнать тут насчёт квартиры.
- Ты закончил школу?
- Да, - он пожал плечами. Девять классов. Позавчера был выпускной.
Грусть снова птицей слетела на Димкино лицо.
- В вашей квартире теперь другие жильцы, - произнёс Владимир Алексеевич, не понимая, как сделать так, чтобы Димка не исчез.
- Я знаю, - Дима отозвался убитым голосом. Но тут же в надежде вновь взметнул глаза на Владимира Алексеевича, новый укол в середину груди:
- Можно мне переночевать у вас? У меня больше никого нет в городе.
- Конечно, Дима! Владимир Алексеевич даже не мог поверить, что всё так просто. Пойдём. Ты, кажется, замёрз.
Дима с явным облегчением перевёл дух и, нырнув снова в темноту, вернулся с небольшой спортивной сумкой.
- Значит, ты закончил школу? И что же дальше? Владимир Алексеевич зазвенел ключами. Их шаги гулко раздавались под сводами лестничного марша.
- Ещё не решил. Но... наверное, буду учиться.
Возле двери квартиры, бывшей когда-то родным домом, Димка замер. Лицо его, и так бледное в ночном освещении, сделалось как мел. Владимир Алексеевич поспешил справиться с замками и впустил Димку первым.
- Так, ты давай дуй в ванную греться, а я сейчас что-нибудь соображу перекусить.
Когда Димка оказался внутри квартиры, защёлкнув замок входной двери, Владимир Алексеевич сразу успокоился. Остались только радость. И нервное возбуждение. От этой ночи, от забытых за две недели отсутствия запахов ночного города, возмужавшего своим летом. От присутствия этого знакомого - незнакомого мальчика, с его невозможными глазами и обалденной виноватой улыбкой. От прилива новых волнующих сил...
Дима отправился в ванную, а Владимир Алексеевич ринулся на кухню. Открыл окна: проветрить застоявшийся воздух квартиры. Поставил чайник и взялся за пакеты с едой. Потом вспомнил, что забыл сказать Димке, где полотенца.
Подошёл к двери ванной, тронул машинально за ручку:
- Дима. - И остолбенел.
Дверь оказалась не заперта. Димка, стоявший под струями душа, спиной к нему, обернулся на зов. Господи, как же он хорош! Великолепных пропорций, худенькое, гладкое юношеское тело, которое ласкали струи горячей до пара воды. Волосы намокли и облепили лоб и виски. В этом ракурсе высокие скулы очертились чуть резче, изгиб чувственных губ, обретших краску, мог, пожалуй, свести с ума. Шея. Плечи прямые и широкие, красивый рисунок рук, мужских ничего женственного, но такая идеальная мужская красота! Спина, переходящая в тоненький, ещё почти детский торс, - плавная линия срединной впадинки до самой поясницы. И округлая попка, которую оценили бы самые придирчивые из античных скульпторов. Далее - идеальные бёдра, покрытые темноватыми волосками, тонкие колени и длинные икры. От всего этого захватывало дух.
Лицо юноши залилось краской, но он не сделал даже попытки прикрыться.
Владимир Алексеевич очнулся, осознав, что застыл в дверях с разинутым ртом.
- Я хотел только сказать, что ты можешь взять любое полотенце вот здесь, в этом шкафчике. И... у тебя, наверное, не во что переодеться? Я принесу что-нибудь... сейчас.
- Спасибо, - Дима отвернулся и вновь подставил лицо под душ.
Владимир Алексеевич поспешил в комнату за одеждой. Господи! А ведь я мог сегодня ещё остаться на даче. Как же хорошо, что не послушался Анатоля!

Потом, свежий и разрумянившийся, с зачёсанными назад волнистыми волосами, открывавшими гладкий высокий лоб, Димка сидел на кухне вместе с Владимиром Алексеевичем. Они говорили и пили чай с ромом. Димка был очень голодный. И, забыв смущаться, поглощал всё, что только подставлял Владимир Алексеевич. Он же, напротив, не мог проглотить и куска, не сводя взгляда с юноши, сидевшего перед ним. Это было похоже на сон, на наваждение!
Он уже физически ощущал необходимость хотя бы просто прикоснуться к нему. Ощутить, что это тело тёплое и реальное. Испытать гладкость и упругость душистой кожи. Попробовать бы, каковы на вкус его губы.
- Дима, а у тебя есть девушка?
Димка поднял на него удивлённые глаза. Они только что говорили о школе, о том, какие предметы ему нравились. О том, куда можно было бы пойти Димке учиться. И вдруг такой вопрос.
- Нет. Дима покачал головой. Несомненно, он ощущал на себе весь этот вечер эти взгляды. От них было странно и немного неуютно. Димка не мог бы сказать наверняка, но, похоже, что бывший сосед собрался склеить его. Ребята в детдоме рассказывали про педиков всякие поганые и потрясающие истории. В детдоме даже был когда-то один такой воспитатель, но Димка его, слава богу, не застал. Неужели сосед один из "этих"? Этого вот только не доставало!
- Почему? Владимир Алексеевич чутко уловил холодную нотку враждебности в голосе мальчика и поспешил принять более бесстрастный вид. Но это было для него сейчас трудной задачей.
- Не знаю... не до того было просто, наверное. Димка пожал плечами, вспоминая несколько не очень приятных поцелуев, которыми ограничивался весь его опыт общения с девчонками из детдома. Он знал, многие из них хотели бы переспать с ним. И ребята, те, которые хотели, делали "это" с девчонками, несмотря ни на что. Но ему не было это интересно. Он не встретил ещё Её. Он знал, что ему подойдёт только девушка, похожая на ту американскую супермодель, в которую он прямо-таки влюбился. Синди. Ни одна из детдомовских девчонок и отдалённо не была на неё похожа. Вот училка английского была чуть-чуть. Но только она старая - лет тридцать или даже старше.
- Понятно, - Владимир Алексеевич улыбнулся.
- Пойдём, я покажу тебе твою кровать.
Димка, сохраняя насторожённость, но стараясь ничем этого не выдать, поплёлся за ним в комнату, где была приготовлена постель.
От выпитого чая с ромом и от усталости его немного пошатывало. Но на душе, несмотря ни на что, было тепло и уютно.
- Вот. Можешь оставить на ночь свет включённым, если тебе нравится. Видишь, лампа регулируется. Можно сделать как ночник.
- Да, спасибо.
От уюта, веявшего от постели, Димка ощутил как зверски устал.
- Можно чмокнуть тебя на ночь? Это не будет слишком? вопрос застал врасплох, но Владимир Алексеевич не дал ему опомниться и быстро прикоснулся губами к Димкиной шершавой, не знавшей ещё бритвы щеке. И тут же ушёл прочь.
Димка обалдело постоял пару мгновений, потом решил, что ничего особенного всё-таки не произошло, нырнул в кровать. Мгновенно заснул, едва коснувшись подушки, забыв даже погасить свет.

А Владимир Алексеевич не мог спать. От запаха, волшебного ощущения от прикосновения к Димкиной коже всё в нём перевернулось. Он уже пожалел, что не позволил Анатолю пойти с ним. Если бы он сейчас был здесь, всё было бы не так трагикомично. Он теперь понимал, как нормальные люди становятся маньяками. Димка! Откуда ты появился сегодня? Из какой временной впадины тебя вынесло именно в этот вечер?


На следующий день, который начался у Владимира Алексеевича с ощущения какого-то непостижимого праздника, поселившегося в его доме, Димка огорошил его признанием, что хочет стать актёром.
- Господи, мальчик, зачем тебе это?
- Вы же режиссёр, - Димка всё ещё смущался и краснел, разговаривая с ним, - разве не понимаете?
- Нет, не понимаю. Я не актёр. Я не понимаю, что тянет мальчиков, подобных тебе, в эту адову пасть, называемую искусством. Я знаю, что заставило меня прийти в театр. Я родился на сцене. Да-да, моя мать едва успела добежать до своей гримёрной. Но я не мечтал быть актёром. Я слишком хорошо знаю, что это такое!
Димка смотрел во все глаза и слушал, затаив дыхание. Он знал, насколько знаменит его сосед. Видел афиши, передачи по ТВ. Как же он может говорить такое про эту профессию? Димка надеялся, что если у него хватит духу признаться, то Владимир Алексеевич одобрит. Но всё было непонятно в этом человеке.
Видя, что мальчик сник, Владимир Алексеевич со вздохом произнёс:
- Тебе надо приобрести кое- какую одежду.
- Что? глаза Димки в ярком дневном свете переливались холодным голубовато-серым.
- Не пойдёшь же ты поступать в театральное училище в этих обносках?
И снова ответом - эта, сводящая с ума улыбка!
Владимир Алексеевич позвонил Анатолю, который примчался немедленно, как только услышал, что маэстро просит машину.
- Я отправляюсь в театр, а ты помоги, пожалуйста, этому юноше обновить гардероб. Денег я дам, сколько нужно.
Анатоль взглядом Отелло смерил совсем смущённого Димку, который при упоминании о деньгах попытался отказаться, говоря, что у него есть немного денег и показал три жалкие десятки, которых хватило бы только на то, чтоб неделю питаться мороженым.
Анатоль явно нуждался в объяснениях.
- Это сын моего старинного приятеля. Он только вчера приехал из провинции. Я сам не знал, что он ждёт меня под дверью. Мальчик собирается поступать в театральное.
Анатоль криво усмехнулся. Владимир Алексеевич устроил не одного бездаря из числа детей своих знакомых и просто нужных людей. Он сразу успокоился, посчитав Димку неопасным.

Театр, где его возвращения из отпуска все ждали с таким нетерпением, полностью захватил и заставил на время забыть про Димку.
Но вечером всё вернулось. Мальчишка, совершенно счастливый, под презрительно- снисходительными взглядами Анатоля, хвалился сделанными покупками. Теперь, одетый в не слишком дорогие, но вполне приличные вещи, он выглядел опять новым, незнакомым. И блеск его глаз и полная невыразимого обаяния улыбка словно заставляли землю быстрее вращаться. Владимир Алексеевич не мог и не хотел отвести от него взгляд. Как бы ему хотелось остановить эти губы своим ртом. Взять в рот его язычок и...
Анатоль разинул рот, увидев это выражение на лице маэстро. Что? Похоже на новый роман? Так этот "сын приятеля" всё-таки очередная пассия! Ноздри Анатоля раздулись от гнева. Мальчишка, этот простачок, обалдевший в дорогом отделе магазина от импортных шмоток, молол всякую чепуху. А Владимир не замечал ничего и никого вокруг. И это когда он так яростно убеждал накануне, что ему просто необходимо вернуться в город. А он-то, дурак, поверил, что у маэстро новый прилив сил! Всё гораздо прозаичней новая смазливая физиономия и упругая задница.
- Владимир, можно тебя на минутку? Анатоль зажёг сигарету и вышел на балкон.
- Послушай, это, наконец, просто смешно! Ты притащился сюда ради этого... мальчишки? А мне просто запудрил мозги "делами в театре"?!
- Я же сказал тебе, - Владимир Алексеевич терпеть не мог оправдываться.- Я вчера вечером, выходя из твоей машины даже не предполагал, что встречу Диму.
- Да брось! Видел бы ты себя со стороны, когда он рядом. Он держит тебя за яйца так, что ты и вздохнуть не можешь!
- Прекрати! Владимира передёрнуло от цинизма Анатоля, хотя он не мог не признать его правоты в некоторой степени. Терпеть не могу твои солдафонские выражения. Я же сказал, что просто должен помочь мальчику устроиться учиться. У него никого больше нет.
- Вот как? Анатоль в деланном недоумении приподнял брови: - А как же "старинный приятель"? Или он был настолько старинный, что уже отдал богу душу?
- Я не желаю разговаривать с тобой в таком тоне, - Владимир сделал попытку уйти, но Анатоль зло схватил его за рукав:
- Я советую тебе поскорее трахнуть его и избавиться. Иначе ты просто не сможешь работать так, как ты собирался.
И он покачал головой, глядя вслед удаляющемуся другу, не пожелавшему ответить на очередной его выпад. Откуда, чёрт подери, взялся этот щенок?!
Когда рассерженный Анатоль ушёл, притихший Димка, почувствовавший, что между мужчинами пробежала не всё ладно, и, что вероятно, помехой им является он сам, заявил, что должен уйти.
- Спасибо вам. Я даже не знаю, когда я смогу вернуть деньги.
- Ты что, Дима? Брось. Я же сказал, что помогу тебе. Я не возьму никаких денег. Забудь.
- Спасибо.
Он встал и отыскав глазами свою сумку, куда были сложены теперь и новые вещи, взял её и направился к двери. У Владимира оборвалось сердце.
- Погоди! Далеко ты собрался? он догнал его у дверей, развернул к себе неожиданно сильным движением.
- Я же не могу оставаться всё время у вас, - не очень уверенно произнес Димка, избегая взгляда Владимира Алексеевича и внутренне сжавшись.
- Но почему, Дим? Владимир схватил его лицо, пытаясь заглянуть в глаза, но тут же отпустил, ощутив, что Димка вздрогнул, как от удара.
- Дима, - стараясь говорить как можно спокойнее, не обращая внимания на готовое вылететь сердце, - ну куда же ты пойдёшь?
- Я не знаю, - мальчик пожал плечами, совершенно сбитый с толку.
- У тебя хотя бы есть где жить?
- Я думал здесь моя квартира... хотя... я не хотел бы туда возвращаться, - его передёрнуло. Он ни за что не переступит тот порог! С того самого момента, как он увидел весь этот ужас, он больше ни разу не был в своём бывшем доме. И всякий раз проходить мимо было пыткой.
- В общем так, давай договоримся: ты остаешься у меня, пока не решится проблема с твоим жильём, или пока ты не определишься с учёбой и получишь жильё в общежитии. Идёт?
Димка снова пожал плечами, всё ещё не выпуская из рук свою сумку.
- Ваш друг сказал, что я помешаю вам работать.
- Он дурак! И не надо обращать на него внимания. На самом деле, он очень славный молодой человек. Но он понятия не имеет, что мешает, а что помогает мне работать.
Вообще-то, Димка тоже догадывался, что этот красавчик Анатоль просто ревнует. Как будто он, Димка, когда-нибудь захочет отбить у него маэстро!

Что бы ни говорил Владимир, в словах Анатоля была истина. Мысли о Димке, ожидающем его дома, но к которому он так и не смог прикоснуться, всё чаще занимали ум маэстро. Как-то он взял Димку с собой на репетицию. Но его глаза в зале, как магнит, оттягивали на себя всё внимание. Это была очередная пытка. И Владимир Алексеевич попросил Димку не ходить пока с ним в театр. Димка, который был под впечатлением от увиденного и теперь уж совсем не сомневался в правильности выбранного пути, немного расстроился, но спорить не посмел.
Как бы то ни было, но через месяц Димка прошёл собеседование и вступительные экзамены в училище, и ждал результаты.
За два дня накануне Димка от волнения никак не мог уснуть.
- Дим, ну ты чего? Владимир Алексеевич даже не ожидал, что для мальчика всё так будет серьёзно.
- Вдруг меня не возьмут? лицо его бледнело при самой мысли о такой возможности.
- Да брось. Возьмут, конечно. На выпей, это тебе поможет расслабиться и заснуть. Он протянул ему бокал. Димка выпил коньяк и закашлялся. Но затем, и правда, наступила приятная расслабленность. Он ощутил умиротворённость. Владимир сел рядом с ним на постель, приобнял за плечи одной рукой.
- Ну, всё будет хорошо, поверь мне.
Димка с надеждой глянул ему в лицо.
- Правда? - Сейчас он верил Владимиру, как никогда.

Господи, его губы так близко. На них ещё капелька вина. Владимир Алексеевич осторожно снял большим пальцем капельку с Димкиной губы и слизнул её.
- Конечно, - тихо проговорил он, ощущая Димкино дыхание так близко, что у него подвело живот. Хочешь ещё немного выпить?
- Нет, - Димка мотнул головой. С этим человеком было так хорошо, так надёжно и покойно.
- А я бы выпил... с твоих губ, - прошептал Владимир Алексеевич, приближая к нему своё лицо. Это показалось Димке забавным, он расхохотался. Маэстро не мог насладиться его смехом.
- Что тебе смешно?
- Как это с моих губ?
- Вот так, - Владимир Алексеевич плеснул ещё немного вина в бокал. Потом окунул в него палец и намочил им Димкины губы. Димка замер от необычных ощущений, ожидая, что будет дальше. А Владимир Алексеевич наклонился и взял его губы в свои. Целую вечность - целую несказанную вечность! - он ласкал их, ощущая чуть терпкий, из-за коньяка, вкус. Лизал языком и снова, снова прихватывал, немного всасывал губами. До тех пор, пока напряженные губы Димки не распахнулись и не впустили его внутрь...
Когда он, едва не задыхаясь от переполнявших его чувств, наконец смог отпустить мальчика, Димка сидел ошарашенный. Сердце его колотилось в груди так, что, каждый удар можно было сосчитать, глядя на него. И, Владимир это заметил, у Димки была явная эрекция.
- Никогда не пробовал ничего вкуснее. Разрешишь мне ещё раз?
Димка был так растерян, что не смог вымолвить в ответ ничего членораздельного.
- Теперь без коньяка. Хочу ощутить твой вкус. Только твой.
И снова был поцелуй. И было именно то, что называют "время остановилось".
Димка, неискушённый и целомудренный, раскрывался, как нежный несмелый бутон. Его тело восхитительно пахло. Владимир готов был целовать его всего и везде и не мог остановиться, желая ощутить это снова и снова. Эта неумелость и скованность обладали неизъяснимой прелестью. Димка кончил в его руках. Пульсация нежной плоти породила у Владимира такой всплеск эмоций, с которым сравним разве что его собственный оргазм, который он оттягивал как только мог. И когда, преодолев сопротивление, он проник в него, по проложенной обильной влагой дорожке, это был такой взрыв, что, казалось, небо опрокинулось на них обоих. Как будто для него самого, а не для Димки это было в первый раз.

***

- В Питере у меня друг в таком же училище. Я созвонился с ним и он готов взять тебя по результатам этих экзаменов. Так что... Ты бывал когда-нибудь в Питере?
- Нет, - Димка сидел, совершенно убитый провалом.
- Ты не представляешь, что это за город. Я просто завидую тебе!
Не мог, ну не мог он объяснять, что "провала" не было. Димка блестяще прошёл отбор. Просто... Анатоль прав: этот мальчишка крепко держит его за... Что бы там ни было.
Владимир отрывал его от себя с мясом и кровью. Но он не имел права изменить этой проклятой вампирше, имя которой сцена. Даже ради Димки. Даже ради этого самого лучшего в мире мальчишки.

ЧАСТЬ 2. Владимир Алексеевич.
Сентябрь 1996г.

После дневной репетиции, на которую он вообще-то мог и не приходить, пользуясь положением премьера, Пётр Марин решил зайти к Витольду Романовичу, узнать нет ли каких новостей из заграницы.
Секретарша к его удивлению была на месте. Глаза её как-то непонятно блестели, а щёки были пунцовые, словно ей надавали пощёчин. Впрочем, у неё всегда был неестественный цвет лица.
- Сам свободен? - Пётр с подозрением глянул на эту странную неопределенного возраста женщину. Что интересно, её так взбудоражило? Он мог бы войти в кабинет без спроса, но, зная Витольда Романовича, решил не рисковать.
- У него молодой человек. Очень симпатичный!
Марин сделал вид, что её едкий тон его не касается, и открыл дверь.

- Так значит, Вы бы хотели работать именно в нашем театре? - Витольд Романович скептически смотрел поверх золочёной оправы очков на молодого человека, сидевшего на жёстком кожаном стуле напротив него.
- Ваше образование - театральное училище города Санкт-Петербург. Хм... Два года работы в экспериментальном молодёжном театре-студии Выборга... И вот с этим вы решили прийти к нам? - Витольд Романович озадаченно сдвинул очки на кончик носа и кивнул Петру, с хозяйским видом забравшему с подноса его кофе и усевшемуся в глубокое неудобное кресло.
- Да, я думаю, что ваш театр именно то, что мне нужно.
- Вот как? - Витольд Романович изумлённо уставился на юношу. Шутит он что ли?
Не слишком высокий, худенький, с приятным, что называется "одухотворённым" лицом, длинноволосый. Держится спокойно и несколько самоуверенно, но, пожалуй, не вызывающе. Смотрит в глаза открыто. Скорее всего, Владимир оценил бы его. Ему всегда нравились наивные мальчики с сумасшедшинкой в глазах. Однако, просто так вот взять человека с улицы?
Пётр из своего кресла тоже с интересом рассматривал гостя. И не смог удержаться:
- Вы уже сыграли Гамлета? Или Ромео? - он саркастически ухмыльнулся.
- Я играл Дориана Грея в постановке Сергея Гановского,- с серьёзным выражением лица, не меняя тона, отозвался юноша.
- А... этот бред, помнишь, я рассказывал тебе? - Марин, обернулся к Витольду Романовичу. - Кабаре со стриптизом! В июне на фестивале они произвели фурор, устроив этот скандал, называемый "шоу-спектаклем".
Он снова повернулся к юноше, не сумев скрыть усмешку:
- Я бы на вашем месте не стал этим хвалиться. И вообще, может быть вам лучше податься в ночной клуб? Это как раз через дорогу в паре кварталов отсюда. Там у вас неплохие шансы: кажется, у них как раз вакансия стриптизёра. Если, конечно, то что писали о вашем шоу не преувеличено.
- Спасибо. Если я решу пойти в стриптизёры, я непременно обращусь к вам за адресом.
Пётр едва не поперхнулся кофе. Уставился на мальчишку сузившимися от злости глазами.
Витольд Романович с ещё большим интересом посмотрел на молодого актёра. Пётр, да и не только он, рассказывал ему об этой модернистской трактовке режиссёра из провинциального театра, название которого Витольд Романович не запомнил,- возможно, когда-нибудь о нём и будут знать больше. Кошевный тоже в своё время начинал со скандалов и сокрушительных поражений.
- Что вас не устроило в вашем театре?
- Я вернулся сюда. Это мой родной город. И хотел бы работать здесь.
- У нас очень высокие требования к квалификации артиста, знаете ли. - Витольду Романовичу определённо начинал нравиться этот мальчик.
- Кроме того, пока сам Кошевный не одобрит кандидатуру, никто не можете быть зачислен в штат.
- Я могу увидеться с Владимиром Алексеевичем?
А парня не так-то легко сбить с пути.
- Вы его знакомый? Родственник? Он сам приглашал вас?
Первый раз за всё время юноша смутился.
- Н-нет, - не очень уверенно произнёс он.
- В таком случае, приходите в другой раз. Когда Кошевный будет в городе.
- А когда он будет? - парень спрашивал так, словно имел право это знать.
- Он сейчас во Франции. И вернётся, кажется, совсем не скоро. Так что, может быть вам, действительно, лучше попытать счастья в другом театре? - Витольд Романович и сам не мог бы объяснить, почему всё ещё разговаривает с ним. Но в нём определённо есть что-то. Нечто обворожительное, что ли. Какая-то неуловимая притягательность. В том, как он держится, как двигается, в благородной сдержанности жестов. В том, как вспыхивают и гаснут искорки в его больших серых глазах. Не сказать, что ослепительно красив, но - очарователен. Одет дорого, видно, что не нищенствует. Между прочим, он, пожалуй, неплохо вписался бы. А что, чёрт возьми, может, рискнуть?
- Дмитрий Николаевич Лесин. - Прочитал он в документах. Подумал ещё немного.
- Давайте поступим так.
Парень, было сникший, поднял на него свои выразительные, - очень хорошие!- глаза.
- Я возьму вас в театр. Главных ролей, естественно, не обещаю. Но на сцену выходить будете. В позитивном смысле этого слова, - он улыбнулся своей шутке, которую юноша, кажется не заметил и не оценил.
- Массовка?
- Это на первых порах. Пока не вернётся Кошевный и не решит всё сам. Хорошо?
- Да. Хорошо.
На лице молодого человека появилась вдруг такая улыбка, что у Витольда Романовича захватило дух. Он понял, что не промахнулся, ощутил это шестым чувством. Скорее всего, Владимир одобрит.

***
Кошевный вместе с Анатолем находились в Париже уже третий месяц. Он работал в театре Жоржа Аньи над постановкой "Богоматери цветов" Жана Жене. Они задумали этот спектакль ещё несколько лет назад. О том, чтобы сыграть это в России не могло быть и речи. Нотр-Дам-де-Флёр играл очаровательный Себастьян Осси. Жорж, постаревший и погрузневший за двадцать с лишним лет, растерявший половину своей роскошной шевелюры, был влюблён в Осси, как школьник. Владимир Алексеевич вполне понимал его чувства. Он сам был несколько лет назад во власти подобных чувств. И до сих пор его сердце покалывало при воспоминании о том лете, когда рядом был Димка. Его Димка!
Он поступил с ним жестоко. Вырвал из сердца. Напрочь. Раз и навсегда, так казалось. После отъезда Димки - со слезами, бурными объятьями и обещаниями позвонить "как только", Владимир Алексеевич заставил свою память закрыть "ящичек", где хранилось всё, связанное с ним. И с головой ушёл в работу. Не давал себе ни мгновения передышки, поражая всех, даже тех, кто хорошо знал его необычайную работоспособность. Бессонные ночи, тонны бумаги. Читки, репетиции, бесконечные переговоры, решение множества совершенно не касающихся искусства проблем, поездки, первые прогоны в костюмах и гриме. Скандалы с ателье, испорченные декорации, наконец - генеральная... И премьера. И новые бессонные ночи после небольшой передышки.
Всё это было похоже на гонку в бешеном ритме. Актёры не роптали и не возмущались, хотя приходилось и ночевать в театре, а с утра - снова, изнурительные, как спортивные тренировки,- репетиции, репетиции.
Димка во всём этом растворился и пропал. Он звонил - но никто не отвечал на звонки. Анатоль стал личным секретарём Кошевного. Владимир Алексеевич однажды услышал, как Анатоль отрезал: "Тебя просили больше сюда никогда не звонить". Он не задал никакого вопроса: почувствовал, что это был Димка. Приходило, кажется, три письма. (Владимир Алексеевич подозревал, что их было больше.) Все три нераспечатанными отправились в мусоропровод.
Зимой, когда Владимир Алексеевич жил на даче, ему сообщили, что к нему приезжал какой-то парень. Долго ждал у дверей, потом исчез. (У Димки как раз должны были быть каникулы.)
Потом мальчик окончательно исчез из его жизни. Так оказалось удобно. Владимира Алексеевича это вполне устраивало. Анатоля тем более.
Только в наброске Нотр-Дам к "Богоматери Цветов", накиданном на листке бумаги в самом начале работы над постановкой, когда ничто ещё не было ясно с Парижем, Анатоль явственно узнал хрупкие Димкины запястья и огромные грустные глаза. А он-то надеялся, что всё забыто! Всё-таки правильно, что он тогда настоял, чтобы Владимир избавился от этого парня. Сколько было сделано за это время! И всё могло пойти наперекосяк из-за пары красивых глаз и стройного юного тела.


* * *

- Как ты там, малыш? - голос Олега даже в трубке выдавал, как сильно он беспокоится.
- Всё нормально. Меня взяли.
- Может быть, всё-таки позвонить ему? Я знаю телефон Жоржа в Париже.
- Нет, не надо! - Димка почти закричал. Он знал, что это бесполезно. Он не станет слушать. Он никогда никого не слушал.
Всё, что нужно было Димке - просто посмотреть в его глаза. Понять, что же было у них не так? Почему после короткого бурного лета, после столь тёплого прощания возникла эта неожиданная пустота. Олег объяснял, что это обычное явление. "Поиграл и бросил" называется. Но Димка не верил. До сих пор. Не смотря ни на что.
- Обещали роль?
- Нет. Но это пока, - Димка заторопился говорить, чтобы Олег не перебил. - Я буду работать. Я дождусь его. Я...
- Послушай, котёнок, я просто хочу, чтобы ты знал: я никогда не брошу тебя. Ты всегда сможешь вернуться. В любую минуту. Ты же знаешь, правда?
- Да.
- Будешь работать, если захочешь. И, только скажи, - не на вторых ролях. Не в каком-то театре. Это же прошлый век. В кино о тебе узнают все. Ты будешь знаменит. Когда он увидит тебя во всех журналах и на всех афишах, он будет локти кусать. Он приползёт на брюхе!
- Я не хочу, - Димка слышал это тысячу раз. Олег безуспешно звал его в свои картины, совал ему распечатки ролей, но Димка знал, что ему нужно. С той самой репетиции, когда он, заворожённый, во все глаза смотрел на Владимира. Единственный раз. Пять лет тому назад. Он мечтал быть там, на сцене. И чтобы Владимир смотрел на него тем взглядом, как раньше. Но...

Всё складывалось гораздо сложнее, чем даже предполагал Димка.
Изображать на сцене "мебель", утешаясь тем, что это "его театр". Ловить на себе холодные равнодушные взгляды. И это в лучшем случае: чаще всего его просто не замечали. Потому что он был никто. Чужой. Никакой. Никакой? Это же неправда!
Это было испытанием.
Но тут Димка ошибался: его замечал премьер!
Марин обожал изредка загнать его в угол, поиграть в кошки-мышки:
- Ты готов за роль переспать с режиссёром?
- Похоже, тебе это уже приходилось делать? - Димка твёрдо взглянул на него.
Надменное ухоженное лицо Петра перекосило от злости.
На сцене он намерено задевал и толкал Димку, старался наступить на ногу. А на репетициях орал, что "этот остолоп" мешается вечно у него под ногами.
Произнося свои реплики, бросал на него взгляды, говорившие: "смотри, крыса, я здесь - всё, а ты - пустое место!"
Витольд Романович, наблюдая за Димкой исподтишка, удивлялся: и что повлияло на него в тот день? Мальчишка на сцене был совершенно никакой. Не портил общей картины, но и ничего не добавлял.
- Может быть дать ему пару реплик? - советовался он с Петром.
- Я не понимаю, что он вообще здесь делает, этот бездарь. Полный ноль. Стриптизёр, - слово шипящим ядом сползало с губ Петра.
- Мне он показался, - Витольд Романович пожал плечами. - В нём что-то такое было.

И Димке дали первую роль со словами в утреннем детском спектакле. Роль чёрного хитрого уличного кота. Играли вторым составом. Это было лучше, чем топтать сцену бессловесным реквизитом.
Он решил развлечься. Нарисовал себе длинные глаза. Обвёл лукаво губы. Чёрный костюм-трико плотно облегал фигуру. Кот был грациозно- лукавый, ловкий и умный. Он хитро мурлыкал, перекатывался по сцене. Дети визжали от восторга. Актёры, отрабатывавшие эти спектакли за лишний рубль, словно ощутили его игру и подхватили, забыв, что это всего лишь нафталинная надоевшая постановка. Кот сконцентрировал на себе всеобщее внимание. Из рядового персонажа он превратился в приму!
Витольд Романович заехал в театр утром чтобы забрать кое-какие бумаги. Он обычно не появлялся на детских субботних спектаклях, и удивился, что в зале так оживлённо. Что там такое происходит? Странно.
Он потихоньку вошёл в зал.
Шла заключительная часть. Дети кричали, топали ногами, когда шаловливый чёрный кот издевался над бедолагой - простодушным Барбосом. Он извивался, появляясь то там то здесь, мгновенно, с настоящей кошачьей грацией, заводя того в тупик. А мурлыкал и шипел так, что было похоже, что это - настоящий разбойник - кот.
Витольд Романович забыл, зачем пришёл и досмотрел действие до конца. А этот мальчик играет! И неплохо! А как он улыбается в зал этой своей чеширской улыбкой. Это чудо что такое! И вообще все актёры играют великолепно. Вот тебе и второй состав, утренний спектакль. Как его зовут? Дима Лесин. Хм, хорош, мерзавец! Надо, чтобы Владимир обязательно увидел это. Тогда он поймёт, почему его зам решил принять этого мальчишку.

- Я был на утреннем спектакле.
Пётр удивлённо посмотрел на Витольда Романовича:
- С чего это? Детство вспомнилось?
- Этот мальчик, Дима Лесин, он очень даже неплох.
- Вот и пусть бегает с хвостом, развлекает детей. Там ему самое место.
- Я думаю дать ему роль в вечернем спектакле.
- Ты что? - фыркнул Петр. - Давай дождёмся Владимира Алексеевича. Уверен, от этого парня и пустого места не останется. Он совершенно не умеет двигаться, увалень и профан.
- Он очень пластичен, - возразил Витольд Романович, понимая, что переубедить Петра всё равно не удастся.

Иногда на Димку находило такое отчаянье, что хотелось на стенку лезть. Если бы хоть рядом был Олег! Но он мог приезжать в свою московскую квартиру, куда поселил Димку, лишь в редкие выходные, выпадавшие между отнимавшими всё время съёмками. Но звонил часто, порой по нескольку раз в день. И снова и снова предлагал созвониться с Кошевным, или звал Димку к себе. От его звонков, всё же, становилось чуть легче. И хватало сил тащиться на репетиции, где он стоял, словно стянутый тугой липкой паутиной. И лишь в детских представлениях Димка давал волю накопившимся силам и эмоциям. Актёры, игравшие с ним, постепенно его зауважали. Но у него сложилась репутация "мальчика не от мира сего". Неразговорчивый, вне репетиций весь погружённый в себя, он создавал впечатление, что он слишком правильный. "Таких не бывает". В свою личную жизнь он никого не допускал. Никто не видел ни его девушки, ни кого-либо из родных. Друзей в театре он не завёл, дома у него никто не бывал.

28, Ноябрь 1996г.

- Дима, поедешь с нами в ресторан? Мы отмечаем день рождения Кошевного.
Предложение от Витольда Романовича прозвучало неожиданно, и Димка растерялся.
- Но ведь... его нет в городе?
- Мы всегда отмечаем. Это традиция - с нами он или нет. Он будет рад, если узнает, что всё как обычно, мы пьем за его здоровье.
- Окей, - Дима кивнул. Всё равно заняться было нечем. Выпал первый снег. На улицах стало чуть светлее и, кажется, легче дышать. В такие дни не покидает ощущение, словно что-то должно вот-вот произойти...

В ресторан приехало много народу. Но Димка заметил, что далеко не все из театра. Только те, кто был ближе к "избранным". Говорили тосты за здоровье Владимира Алексеевича. Когда же Кошевный позвонил из Парижа по телефону и поблагодарил за поздравления, все хором закричали "Ура". У Димки похолодело внутри. И потом он долго не мог прийти в себя. Голос Владимира в трубке, едва слышный, но такой до боли знакомый, всколыхнул и перевернул душу.
- Дима, почему ты ничего не ешь? - Витольд Романович обратился к нему с противоположной стороны стола, где он сидел рядом с Петром и какой-то незнакомой женщиной, которую Димка видел впервые.
- Да нет... всё нормально, - и Димка решил напиться. Благо, хорошей водки было - залейся.
Он слышал, как все обсуждали планы шефа поставить "Богоматерь Цветов" и здесь, в России. Но многие не верили, что пьесу пропустит цензура. Впрочем, после премьеры в Париже, вполне могло случиться. Конечно, многих интересовало распределение ролей. Пётр не сомневался, что Дивину или Миньона будет играть он. Но, пока Владимир Алексеевич не вернулся, слишком откровенно высказываться не решался никто. К тому же, никто не представлял, кого можно поставить на роль Нотр-Дам-де-Флер.
Витольд Романович не сводил глаз с Димы. Он заметил, что тот придвинул к себе поближе графин с водкой и пьёт рюмку за рюмкой. Зал был полон народу. На сцене выступали музыканты. А после часу ночи девушки танцевали стриптиз. Двигались механично, с ленцой, но мужчины в зале, куда они спускались за чаевыми, щедро совали купюры им в стринги.
- А неплохо намывают, - присвистнул Пётр, заметив, как один из захмелевших гостей за ближайшим столиком протянул девице "зелёную". - Не хочешь подработать, стажёр? - Он повернулся к Димке, на которого за весь вечер, кажется, ещё ни разу не обратил внимания. Назвал его презрительно "стажером", подчёркивая непрочность Димкиного положения в театре. Дима стиснул челюсти, стараясь сдержать себя и не запустить в этого урода чем-нибудь тяжёлым.
- Ну же? Покажи, на что способен. - Пётр обвёл глазами окружающих, словно призывая поучаствовать в забаве. Витольду Романовичу это совсем не понравилось:
- Угомонись, - прошипел он Петру, надеясь, что Дима не поддастся на провокацию.
- Да ладно! - Марин отмахнулся размашистым неверным движением, едва не задев незнакомую даму. Та брезгливо отшатнулась.
- Что же, Леси, струсил? Кишка тонка раздеться перед публикой? - он засвистел в два пальца и заорал: - Вон из театра!
Димка вскочил, стискивая недопитый графин. За столом все притихли. Витольд Романович подпрыгнул на стуле, не зная, куда успевать: урезонивать разошедшегося Петра, утихомиривать Димку или успокаивать даму, жену влиятельного административного чиновника, принёс же её чёрт, в самом деле!
Димка, чувствуя, как колотится сердце, сбившееся при резком движении, не глядя ни на кого, выдохнул. Поставил аккуратно посудину на стол и направился в сторону выхода, мимо сцены. Пётр всё ещё свистел ему вслед и кричал что-то обидное, несмотря на уговоры Витольда Романовича. Все перевели дух: скандала, похоже, не будет. Этот молодой парнишка решил не связываться с подвыпившим премьером и благоразумно покинул поле боя. Возобновились разговоры. Официанты расслабились: кому понравится драка среди накрытых столов?
В зале погас свет. Единственным освещённым пятном остался круг сцены. Все, естественно, обратили взоры туда. Заиграла музыка. Ритмичная, полная энергии и огня. В следующий миг на освещённый пятачок выступил парень в светлом джемпере и синих джинсах.
- Дима? - ахнул Витольд Романович и схватился, перепутав, за правую сторону груди.
А Димка начал танцевать. Он обожал танцевать. В училище он пропадал в танцклассе и, развлекаясь, они не раз с ребятами на спор исполняли стриптиз. Димке равных не было. Музыка вливалась в вены, бежала по жилам, наполняла собой мышцы. Он двигался легко, не задумываясь, следуя такту и ритму. Он покажет этому идиоту, что такое стриптиз! Чувствуя прилив такой энергии, что одежда начала душить его, он скинул джемпер. Танцевал в майке, пока она не стала мокрой, облепив тело, затем скинул и её. Он знал, что его тело идеально. Ежедневные тренировки, без перерывов на выходные и болезни, сделали его совершенным. Видел изумлённые глаза. Если бы здесь был Владимир! Мысли о нём заставили Димку стиснуть зубы. Со стороны казалось, что он томим любовной негой. Марин сидел, ни жив ни мёртв, пригвождённый напором сексуальной энергии, истекавшей от парня на сцене. Какое у него тело! Невероятно! Если бы Пётр был педиком, он кончил бы сию же минуту.
Димка расстегнул джинсы, неуловимыми движениями скинул туфли и оказался совсем босиком. Глазами он прожигал лицо Петра, закусив губу, словно сдерживал гневный порыв в сексуальной игре с плёткой. Вдруг повернулся спиной и рывком скинул джинсы, оказавшись в белых стрингах, ослепительной полоской выделявшихся на теле. Призывно глядя через плечо на совершенно обалдевшего Петра, взялся за тоненькую резинку, оттянув её от тела, словно намереваясь снять последнее, что на нём ещё оставалось, не прикрывая совершенной наготы его тела. Но музыка оборвалась и свет потух. На несколько мгновений стало ослепительно темно и оглушительно тихо. Когда на столах зажглись фонарики, сцена была пуста.
Пётр, очнувшись, обнаружил, что сидит с отваленной челюстью и круглыми совершенно трезвыми глазами. А в брюках постыдная теснота. Раздались аплодисменты. Публика одобрительно загудела, сочтя спектакль заготовленным заранее. Но Димка больше не вышел. Дама возле Витольда Романовича непонятно хмыкнула, что можно было понять и как поощрение, и совсем наоборот, и засобиралась домой.
Витольд Романович никак не мог прийти в себя. Он был должен проводить даму до машины. Но в глазах всё ещё танцевал на сцене Димка. Как же этот мерзавец хорош! Какое тело! А танец! Витольд Романович поймал себя на том, что всё на свете сейчас отдал бы за то, чтобы найти мальчишку и уехать с ним. Куда угодно. Но Лесина нигде не было видно.

Машина с дамой, наконец-то, отбыла. И тут Витольд Романович совершенно случайно заметил одинокую фигурку, выхваченную из темноты светом фар. И у него радостно сжалось в груди.
Димка пытался поймать машину, чтобы уехать домой. Но это плохо у него получалось. Он был совершенно пьян. Витольд Романович подлетел к нему и схватил за руку:
- Дима, постой! Не уезжай один. Я... давай-ка я отвезу тебя. Пойдём, вернёмся, я возьму одежду и вызову такси.
Димке пришлось согласиться, потому что налетел резкий ветер, а надежды уехать, похоже, не оставалось.

Проснулся он в незнакомой постели. Димка абсолютно не помнил, как очутился здесь. Смутно всплывало из обрывков памяти окончание вчерашнего вечера. Кажется, он совершил ужасную глупость. Его опасения не замедлили подтвердиться: в комнату, неофициальный и голый под нелепым клетчатым халатом, вплыл Витольд Романович, толкая перед собой столик на колёсиках, на котором дымился кофейник и был накрыт завтрак. Значит, всё не приснилось. Чёрт! Димка закусил губу и откинулся на подушках, готовый выть от тоски.

К вечеру стало ещё тошнее. Димке казалось, что в театре на него все смотрят и шепчутся за спиной. Витольд Романович своими слишком тёплыми взглядами только усугублял дело. По большому счёту, было наплевать. Но не так он хотел... Всё шло совсем не так!
Когда Олег - по обыкновению в полночь - позвонил ему, Димка был на грани истерики.
- Я больше не могу. Я такой придурок, - он чуть не плакал, чувствуя, что только Олегу может обо всём рассказать.
- Ну что случилось, малыш?
- Он никогда не приедет. А я... какой же я идиот! Я ничего не умею. Я годен только на то, чтоб танцевать стриптиз и трахаться спьяну со старыми дураками, - Димка почти рыдал, а Олег проклинал расстояние, отделявшее их сейчас.
- Погоди, Дим. Во-первых, возьми себя в руки, - Он старался говорить как можно спокойнее, хотя был готов броситься на машине в ночь, чтоб как можно скорее очутиться рядом. Димка сроду не плакал!
- Я никогда не стану артистом. Он... даже если вернётся, он выгонит меня.
- Постой, ну что ты несёшь? Ты прекрасный актёр, и ты это отлично знаешь. Стриптиз? Что ж, тут даже нечего возразить. Я бы посмотрел, как ты танцуешь, - обожаю! А насчёт трахаться... ты что переспал с кем-то из администрации?
- Я почти не помню, я напился, - и Димка рассказал, всё, что сохранилось в памяти от вчерашних событий.
Олег слушал молча, чувствуя, как жёсткий ком подкатывает к горлу, мешая дышать. Сглотнув, наконец смог произнести:
- Хочешь вернуться?
В трубке воцарилось молчание. Потом приглушённый Димкин голос ответил устало:
- Я не знаю. Не знаю...
- Ладно, малыш. Давай-ка, ложись сейчас спать, а утром мы что-нибудь решим. Окей?
- Хорошо.
Димка теперь и сам хотел поскорей провалиться в сон.

* * *

Почти в полночь зазвонил телефон. Анатоль поднял трубку, ответил и протянул её Владимиру Алексеевичу, удивлённый:
- Тебя. Это Саратский.
В трубке Кошевный услышал знакомый голос:
- Бон суар, Вольдемар, - это было давнее приветствие, придуманное Олегом ещё в первую поездку Кошевного в Париж.
- Олежек, моё почтение! Как поживаешь, приятель? Как твой новый фильм? "Оскар" нынче, надеюсь, наш?
- Володь, я не очень склонен сейчас шутить, извини. - Тон Саратского стал необычно холоден.
- Хм... и что тому причиной? Уж не решил ли ты податься в театральную режиссуру? Так я тебе не конкурент, - насторожился Владимир Алексеевич, всё ещё пытаясь сохранить шутливые интонации.
- Есть причина. Я давно собирался позвонить тебе. Но всё ждал, что решится как-то по-другому.
- Да?
- Послушай, я могу многое понять, но сколько можно издеваться над парнем? Димка настоящий артист, талантливый, даже одарённый, а его держат за пустышку, на дурацких ролях в детском спектакле и в массовке! Это что - способ воспитания молодых талантов? Он же погибнет, если так будет продолжаться. Я всегда считал тебя человеком...
- Стоп! - Владимир Алексеевич прервал гневный поток, решив, что Саратский то ли разыгрывает его, то ли это какое-то недоразумение.
- Я ничего не понимаю. Остановись, пожалуйста и поясни мне, о ком или о чём ты говоришь?
- Только не надо делать вид, будто ты не в курсе, - Олег похоже, был настроен весьма воинственно.
- Абсолютно не в курсе! Я, видишь ли, давно не был дома, - Владимир Алексеевич начал раздражаться.
- Хочешь сказать, что ты не знаешь, что у тебя в театре новый артист?
- Вот как? Вита опять кого-то взял без моего ведома?
- Кого-то? Олег даже задохнулся от возмущения.
- Да что, чёрт возьми, происходит? - Владимир Алексеевич взорвался: - Ты можешь, наконец, перестать наезжать на меня и объяснить, чего ты хочешь? Витольд взял кого-то из твоих?
- Ты и правда не в курсе? Олег смягчился и насторожился.
- Я должен сказать это ещё как-то по-другому? Повторяю: я НЕ! в курсе, что Витольд принял кого-то в труппу. Так о ком речь?
- Дима. Лесин. Вряд ли ты забыл это имя.
У Владимира Алексеевича пол качнулся под ногами. Димка?
Анатоль с подозрением посмотрел на маэстро, переменившегося в лице. Прошло немало секунд, прежде чем Кошевный смог заговорить.
- А... При чём тут Дима? И - ты? Вы...
Впрочем, догадка была очевидной и неприятно кольнула сердце.
Саратский и не думал лукавить:
- Да, ты правильно догадался. И мне не всё равно, что с ним происходит. Обещай, что разберёшься со всем этим. Он говорил, что ты неплохо относился к нему когда-то.
- Да. Ладно. Завтра утром я поговорю с Витой.
Владимир положил трубку и тяжело опустился на кровать. Сердце отбивало забытый - знакомый ритм: "Дима-Дима-Димка".
- У Саратского проблемы с каким-то новым бой-френдом? - высказал догадку Анатоль. Но Владимир как будто не слышал:
- Я возвращаюсь в Москву.
- Что? - Анатоль удивлённо вскинул брови.
- Я должен быть завтра дома. К тому же, я здесь засиделся. Не хочу отмечать новый год в чужой стране. Устал.

Устал? Это что-то новенькое в устах маэстро. Раньше он никогда таких слов не произносил. Анатоль обескуражено переводил взгляд с телефона на Владимира, прикрывшего глаза рукой. Может, он неважно себя чувствует?
- То есть уезжаем насовсем? Погоди! А Жорж? А Рождество? Поездка в Рим?
- Я не сказал "мы возвращаемся", тебе не обязательно ехать. - В его голосе было столько железа, что Анатоль знал: завтра же они будут в России.
- Можешь остаться, съездить в Рим. А я улетаю немедленно. Закажи, пожалуйста, билет.
Вот ещё! Оставаться. Конечно же, Анатоль заказал два билета на дневной рейс. Надо было ещё успеть всё объяснить Жоржу и остальным, оформить документы. Маэстро был в своём репертуаре! Что интересно, там такое стряслось?



* * *


Анатоль уже устал возмущаться. Приходилось всё решать на ходу. Билеты еле-еле, удалось достать на вечерний рейс. Жорж, немного обиженный на русских друзей, сумел вырваться, чтобы проводить их. Всю дорогу до аэропорта и весь перелёт Владимир молчал, погружённый в свои мысли. Было бесполезно пытаться что-либо выяснять. В таком настроении у него обычно либо рождалось что-то гениальное, либо... Иногда это было предвестием депрессии. Приятная перспектива - перебраться из осеннего парижского благоуханья в промозглую подмосковную слякоть. Если ещё в Москве нет снега...
Снег был. Он лежал такой трепетно-чистый и ранимый, что было больно от его наготы. Владимир Алексеевич вспоминал Димку в тот их первый раз. Как широко были распахнуты его доверчивые глаза. Его неумелые поцелуи, напряжённые губы, не знавший, как реагировать на прикосновения, испуганный язык... А теперь он спит с Саратским!
- Надеюсь, ты не помчишься прямиком в театр? - голос Анатоля вернул его к реальности. Оказывается, он поймал такси и не знал, что сказать шофёру.
- Едем в театр!
* * *


- Наконец-то! Это просто здорово, что ты решил вернуться! - Витольд Романович до сих пор не мог прийти в себя от потрясения, когда без всякого предупреждения Кошевный появился в театре. Это было как гром среди ясного неба. Витольд Романович ожидал, что Владимир начнёт бушевать из-за грязи в фойе, из-за неработающей билетной кассы. (Он как раз отпустил кассиршу на поминки). И фотографии в вестибюле ещё неделю назад отданные для замены рамок, всё ещё не висели на положенных местах. Но Владимир, промчавшийся вихрем в свой кабинет, похоже, ничего этого не успел заметить.
- Где ни будь, а дома лучше, - усмехнулся Владимир Алексеевич, повторив положенную в таких случаях истину. Выслушав краткий рассказ о состоянии дел в театре, он обвёл стены своего кабинета всё ещё отстранённым взглядом. Как бы между прочим, спросил:
- Я слышал, в театре новые люди?
Витольд Романович уставился на него: кто мог успеть доложить? Неужели Пётр? Общается с Кошевным за его спиной? Разговаривая с маэстро по телефону, Витольд Романович ни разу не упоминал о Димке. Почему-то считал, что такие вопросы лучше решать визави. Не то, чтобы Кошевный этого бы не одобрил, просто не хотелось отвлекать маэстро, который, находясь вдали от повседневных дел театра, должен был иметь полную свободу. Иначе, зачем ему нужен зам?
- Да. Ну... это всего один новый актёр. Я решил, что ты не будешь против, - он смутился и покраснел, тут же поспешил добавить: - По-моему, очень талантливый мальчик.
- Талантливо сосёт? Или талантливо подставляет задницу? - Владимир разозлился, прочитав всё по глазам Виты.
- Ну зачем ты так? - обиделся тот. - Мальчик на самом деле хорош, как актёр.
Но в глаза Вита не смотрит, не смотрит!
- В спектакле для детей он играет кота... Между прочим, у нас по субботам аншлаги! Вот увидишь его сам.
- Конечно, увижу, - Владимир взял себя в руки. В конце концов, что проку злиться на Виту? Не так уж и часто тот устраивал в театр своих... дружков. Хм... А как же Саратский? Знает про Витольда? Вряд ли.
Эх, Димка, Димка! Как же хочется на тебя взглянуть! Очень хочется. И немного страшно.


* * *

Весть о том, что Кошевный возвратился, разнеслась по театру, как всегда бывает, с быстротой молнии. Димка, скорее почувствовал это, чем услышал. Всё вмиг изменилось. Словно в дремучем лесу взошло вдруг солнце. Марин, обычно ленивый и надменный, сегодня был возбуждён и даже не торопился домой. У Димки дыхание оборвалось, когда, возвращаясь в общую гримёрку, он увидел толпу в коридоре. Артисты, почти все ещё в костюмах и начавшем оплывать гриме, окружили Владимира Алексеевича плотной толпой. Шум стоял невообразимый. Но среди гула голосов Димка отчётливо разбирал его мягкий, негромкий - такой родной! - голос. Среди множества голов увидел его: волосы белоснежные, затемнённые большие очки, резкие складки от носа к губам. Кошевный с улыбкой и искренней радостью на лице выслушивал слова приветствия и отвечал каждому, что он приехал насовсем. Что у него громадные планы. И всё будет, как раньше - работа. Много работы. Возможно, придётся даже поездить с гастролями. Но больше он не собирается надолго оставлять свой театр.
- А как прошла премьера? - Марин, конечно же, находился возле маэстро.
- Я привёз кассеты, Петя. Кстати, все смогут посмотреть. В целом, я, пожалуй, доволен.
- В газетах почти ничего, - осторожно произнёс Витольд Романович.
- Анатоль собрал целую папку с вырезками из французских и английских газет и подборку журналов. А Жорж получил из Нью-Йорка письмо с рецензией от "Нью-клаб джорнел", где о нас очень даже интересно отзываются. Но об этом давайте не сейчас. Вы все устали, да и я после перелёта. Ещё не выдохнул из лёгких весь парижский воздух.
Все рассмеялись, и понемногу начали расходиться. Остались лишь самые настырные.

Димка мог бы теперь пройти в гримёрную, но стоял, как вкопанный, не чуя ног под собой. Наконец, его заметили. Кошевный и Димка встретились глазами. Возникла мимолётная пауза в разговоре. Владимир Алексеевич потерял нить и замолчал. Марин и Витольд Романович оглянулись. Прежде чем Витольд Романович успел представить нового актёра, Кошевный произнёс: "Здравствуйте, Дима!"
Димка всегда, когда представлял себе эту встречу, рисовал в воображении смятение, испуг, которые охватят Владимира и заставят бегать его глаза. Но вместо этого - радость. В каждой морщинке, которых за пять лет стало больше. Тепло и нежность. Любовь? Димка поклялся бы, что в самый первый миг он прочитал в них именно её. Но тут же взгляд Владимира обрёл твёрдость. Словно налетевшее облако. И то, как он затем окинул всю его фигуру, было скорей оценивающим, чем нежным взглядом. Димка пробормотал еле внятное: "Здравствуй".
Витольд Романович посчитал, что ослышался, а Марин скривился в усмешке, видя, как побледнел с перепугу этот красавчик, встретившись с Кошевным, наконец, лицом к лицу.

- Мне вас очень хвалили, - продолжал Кошевный, очень доброжелательно обращаясь к молодому актёру. Он отметил раздавшиеся Димкины плечи, но всё такие же узкие бёдра. Чуть резче обозначившиеся скулы, но те же огромные глазищи. Волосы он носил теперь длинные, спадавшие на плечи мягкими волнами. Так было модно. Это был прежний мальчишка, но возмужавший, насторожённый и сдержанный. Чужой. И такой родной! У Владимира Алексеевича заныло в груди.
- Надеюсь, что наше сотрудничество будет долгим и взаимно приятным. - Сухие официальные слова, хоть и смягчённые фирменными "кошевнинскими" ласковыми интонациями. Он говорил совсем не то, что просилось с губ. "Димка- Димочка- Дима! Как же ты повзрослел, мой мальчик. Как же я соскучился..."

- У нас теперь есть кому исполнять стриптиз на вечеринках, - Пётр не мог не внести свою ядовитую лепту. Димка не успел и слова ответить, кровь прихлынула к щекам.
- Да? - Кошевный, казалось, не заметил иронии и только заинтересовался ещё больше.
- У него, судя по всему, богатый опыт, - Марину хотелось довершить Димкино уничтожение.
- Пётр, ну что ты несёшь? - поморщился Витольд Романович. - Володя, не обращай внимания, мальчики на днях немного повздорили. Кста