О Щекн Итрче (с) Стругацкие "Жук в муравейнике"

Застава на реке Телон.

Невидимая река шумела сквозь шуршание дождя где-то совсем рядом, под обрывом, а прямо передо мною мягко отсвечивал легкий металлический мост, над которым светилось большое табло на линкосе: "Территория народа голованов". Немного странно было видеть, что мост начинается прямо из высокой травы - не было к нему не только подъезда, но даже какой-нибудь паршивенькой тропинки. В двух шагах от меня светилось одиноким окошком округлое приземистое здание казарменно-казематного вида. От него пахнуло на меня незабываемым Саракшем - запахом ржавого железа, мертвечины, затаившейся смерти. Странные все-таки места попадаются у нас на земле. Казалось бы, и дома ты, и все уже здесь знаешь, и все привычно и мило, так нет же - обязательно рано или поздно наткнешься на что-нибудь ни с чем не сообразное... Ладно. Что думает по поводу этого здания журналист Каммерер? О! У него, оказывается, уже сложилось по этому поводу вполне определенное мнение.
Журналист Каммерер отыскал в округлой стене дверь, решительно толкнул ее и оказался в сводчатой комнате, где не было ничего, кроме стола, за которым сидел, подперши подбородок кулаками, длинноволосый юнец, похожий кудрями и нежным длинным ликом на александра блока, нарядившегося по вычурной своей фантазии в яркое и пестрое мексиканское пончо. Синие глаза юнца встретили журналиста Каммерера взглядом, совершенно лишенным интереса и слегка утомленным.
- Ну и архитектура здесь у вас, однако! - произнес журналист Каммерер, отряхивая с плеч дождевые брызги.
- А им нравится, - безразлично возразил Александр Б., Не меняя позы.
- Быть этого не может! - саркастически сказал журналист Каммерер, озираясь, на что бы присесть.
Свободных стульев в помещении не было, равно как и кресел, диванов, кушеток и скамеек. Журналист Каммерер посмотрел на Александра Б. Александр Б. Смотрел на него с прежним безразличием, не обнаруживая ни тени намерения быть любезным или хотя бы просто вежливым. Это было странно. Вернее, непривычно. Но чувствовалось, что здесь это в порядке вещей.
Журналист Каммерер уже открыл было рот, чтобы представиться, но тут вдруг Александр Б. с какой-то усталой покорностью опустил на свои бледные щеки длинные ресницы и с механической проникновенностью транспортного куббера принялся наизусть зачитывать свой текст:
- Дорогой друг! К сожалению, вы проделали свой путь сюда совершенно напрасно. Вы не найдете здесь абсолютно ничего для себя интересного. Все слухи, которыми вы руководствовались, направляясь к нам, чрезвычайно преувеличены. Территория народа голованов ни в малейшей степени не может рассматриваться как некий развлекательно-познавательный комплекс. Голованы
- замечательный, весьма самобытный народ - говорят о себе: "мы любознательны, но вовсе не любопытны". Миссия голованов представляет здесь свой народ в качестве дипломатического органа и не является объектом неофициальных контактов и уж тем более - праздного любопытства. Уважаемый друг! Самое уместное, что вы можете сейчас сделать, - это пуститься в обратный путь и убедительно объяснить всем вашим знакомым истинное положение вещей.
Александр Б. замолк и томно приподнял ресницы. Журналист Каммерер пребывал перед ним по-прежнему, и это его, видимо, совсем не удивило.
- Разумеется, прежде чем мы простимся, я отвечу на все ваши вопросы.
- А вставать при этом вы не обязаны? - поинтересовался журналист Каммерер.
Что-то вроде оживления засветилось в синих очах.
- Откровенно говоря, да, - признался Александр Б. - но вчера я расшиб колено, до сих пор болит ужасно, так что вы уж извините...
- Охотно, - сказал журналист Каммерер и присел на край стола. - я вижу, вы замучены любопытствующими.
- За мое дежурство вы - шестая компания.
- Я один как перст! - возразил журналист Каммерер.
- Компания есть счетное слово, - возразил Александр Б., Оживляясь еще более. - ну, например, как ящик. Ящик консервов. Штука ситца. Или коробка конфет. Ведь может так случиться, что в коробке осталась всего одна конфета. Как перст.
- Ваши объяснения удовлетворили меня полностью, - сказал журналист Каммерер. - но я не любопытствующий. Я пришел по делу.
- Восемьдесят три процента всех компаний, - немедленно откликнулся Александр Б., - являются сюда именно по делу. Последняя компания - из пяти экземпляров, включая малолетних детей и собаку, - искала здесь случая договориться с руководителями миссии об уроках языка голованов. Но в огромном большинстве это собиратели ксенофольклора. Поветрие! Все собирают ксенофольклор. Я тоже собираю ксенофольклор. Но у голованов нет фольклора! Это же утка! Шутник Лонг Мюллер выпустил книжонку на манер Оссиана, и все посходили с ума... "о лохматые древа, тысячехвостые, затаившие скорбные мысли свои в пушистых и теплых стволах! Тысячи тысяч хвостов у вас и ни одной головы!.." А у голованов, между прочим, понятия хвоста нет вообще! Хвост у них - орган ориентировки, и если уж переводить адекватно, то получится не хвост, а компас... "о тысячекомпасовые деревья!" Но вы, я вижу, не фольклорист.
- Нет, - честно признался журналист Каммерер. - я гораздо хуже. Я журналист.
- Пишите книгу о голованах?
- В каком-то смысле. А что?
- Нет, ничего. Пожалуйста. Не вы первый, не вы последний. Вы голованов-то когда-нибудь видели?
- Да, конечно.
- На экране?
- Нет. Дело в том, что именно я открыл их на Саракше...
Александр Б. даже привстал.
- Так вы - Каммерер?
- К вашим услугам.
- Нет уж, это я к вашим услугам, доктор! Приказывайте, требуйте, распоряжайтесь...
Я моментально вспомнил разговор Каммерера с Абалкиным и торопливо пояснил:
- Я всего лишь открыл их и не более того. Я вовсе не специалист по голованам. И меня интересуют сейчас не голованы вообще, а только один-единственный голован, переводчик миссии. Так что если вы не возражаете... Я пройду туда к ним?
- Да помилуйте, доктор! - Александр Б. Всплеснул руками. - вы, кажется, подумали, что мы здесь сидим, так сказать, на страже? Ничего подобного! Пожалуйста, проходите! Очень многие так и делают. Объяснишь ему, что слухи, мол, преувеличены, он покивает, распрощается, а сам выйдет - и шмыг через мост...
- Ну?
- Через некоторое время возвращается. Очень разочарованный. Ничего и никого не видел. Леса, сопки, распадки, очаровательные пейзажи - это все, конечно, есть, а голованов нет. Вопервых, голованы ведут ночной образ жизни, во-вторых, живут они под землей, а самое главное - они встречаются только с теми, с кем хотят встречаться. Вот на этот случай мы здесь и дежурим - на положении, так сказать, связных...
- А кто это - вы? - спросил журналист Каммерер. - КОМКОН?
- Да. Практиканты. Дежурим здесь по очереди. Через нас идет связь в обе стороны... Вам кого именно из переводчиков?
- Мне нужен Щекн-итрч.
- Попробуем. Он вас знает?
- Вряд ли. Но скажите ему, что я хочу поговорить с ним про Льва Абалкина, которого он знает наверняка.
- Еще бы! - сказал Александр Б. и придвинул к себе селектор.
Журналист Каммерер (да, признаться, и я сам) с восхищением, переходящим в благоговение, наблюдал, как этот юноша с нежным ликом романтического поэта вдруг дико выкатил глаза и, свернув изящные губы в немыслимую трубку, защелкал, закрякал, загукал, как тридцать три голована сразу (в мертвом ночном лесу, у развороченной бетонной дороги, под мутно фосфоресцирующим небом Саракша), и очень уместными казались эти звуки в этом сводчатом казематно-пустом помещении с шершавыми голыми стенами. Потом он замолчал и склонил голову, прислушиваясь к сериям ответных щелчков и гуканий, а губы и нижняя челюсть его продолжали странно двигаться, словно он держал их в постоянной готовности к продолжению беседы. Зрелище это было скорее неприятное, и журналист Каммерер при всем своем благоговении счел все-таки более деликатным отвести глаза.
Впрочем, беседа продолжалась не слишком долго. Александр Б. откинулся на спинку стула и, ловко массируя нижнюю челюсть длинными бледными пальцами, произнес, чуть задыхаясь:
- Кажется, он согласился. Впрочем, не хочу вас слишком обнадеживать: я вовсе не уверен, что все понял правильно. Два смысловых слоя я уловил, но, по-моему, там был еще и третий... Короче говоря, ступайте через мост, там будет тропинка. Тропинка идет в лес. Он вас там встретит. Точнее, он на вас посмотрит... Нет. Как бы это сказать... Вы знаете, не так трудно понять голована, как трудно его перевести. Вот, например, эта рекламная фраза: "мы любознательны, но не любопытны". Это, между прочим, образец хорошего перевода. "мы не любопытны" можно понимать так, что "мы не любопытствуем попусту", и в то же самое время - "мы для вас неинтересны". Понимаете?
- Понимаю, - сказал журналист Каммерер, слезая со стола. - он на меня посмотрит, а там уж решит, стоит ли со мной разговаривать. Спасибо за хлопоты.
- Какие хлопоты! Это моя приятная обязанность... Подождите, возьмите мой плащ, дождь на дворе...
- Спасибо, не надо, - сказал журналист Каммерер и вышел под дождь.

Щекн-итрч, голован.

Было по местному времени около трех часов утра, небо было кругом обложено, а лес был густой, и этот ночной мир казался мне серым, плоским и мутноватым, как скверная старинная фотография.
Конечно, он первым обнаружил меня и, наверное, минут пять, а может быть и все десять, следовал параллельным курсом, прячась в густом подлеске. Когда же я наконец заметил его, он понял это почти мгновенно и сразу оказался на тропинке передо мною.
- Я здесь, - объявил он.
- Вижу, - сказал я.
- Будем говорить здесь, - сказал он.
- Хорошо, - сказал я.
Он сейчас же сел, совершенно как собака, разговаривающая с хозяином, - крупная, толстая, большеголовая собака с маленькими треугольными ушами торчком, с большими круглыми глазами под массивным, широким лбом. Голос у него был хрипловатый, и говорил он без малейшего акцента, так что только короткие рубленые фразы и несколько преувеличенная четкость артикуляции выдавали в его речи чужака. И еще - от него попахивало. Но не мокрой псиной, как можно было бы ожидать, запах был скорее неорганический - что-то вроде нагретой канифоли. Странный запах, скорее механизма, чем живого существа. На Саракше, помнится, голованы пахли совсем не так.
- Что тебе нужно? - спросил он прямо.
- Тебе сказали, кто я?
- Да. Ты - журналист. Пишешь книгу про мой народ.
- Это не совсем так. Я пишу книгу о Льве Абалкине. Ты его знаешь.
- Весь мой народ знает Льва Абалкина.
Это была новость.
- И что же твой народ думает о Льве Абалкине?
- Мой народ не думает о Льве Абалкине. Он его знает.
Кажется, здесь начинались какие-то лингвистичеекие болота.
- Я хотел спросить: как твой народ относится к Льву Абалкину?
- Он его знает. Каждый. От рождения и до смерти.
Мы с журналистом Каммерером посоветовались и решили пока оставить эту тему. Мы спросили:
- Что ты можешь рассказать о Льве Абалкине?
- Ничего, - коротко ответил он.
Вот этого я боялся больше всего. Боялся до такой степени, что подсознательно отвергал саму возможность такого положения и был к нему совершенно не готов. Я растерялся самым жалким образом, а он поднес переднюю лапу к морде и принялся шумно выкусывать между когтями. Не по-собачьи, а так, как это делают иногда наши кошки.
Впрочем, у меня хватило самообладания. Я вовремя сообразил, что если бы эта псина-сапиенс действительно не хотела иметь со мной никакого дела, она бы просто уклонилась от встречи.
- Я знаю, что Лев Абалкин - твой друг, - сказал я. - вы жили и работали вместе. Очень многие земляне хотели бы знать, что думает об Абалкиие его друг и сотрудник голован.
- Зачем? - спросил он также коротко.
- Опыт, - ответил я.
- Бесполезный опыт.
- Бесполезного опыта не бывает.
Теперь он принялся за другую лапу и через несколько секунд проворчал невнятно:
- Задавай конкретные вопросы.
Я подумал.
- Мне известно, что в последний раз ты работал с Абалкиным пятнадцать лет назад. Приходилось тебе после этого работать с другими землянами?
- Приходилось. Много.
- Ты почувствовал разницу?
Задавая этот вопрос, я, собственно, ничего особенного не имел в виду. Но Щекн вдруг замер, затем медленно опустил лапу и поднял лобастую голову. Глаза его на мгновение озарились мрачным красным светом. Однако и секунды не прошло, как он вновь принялся глодать свои когти.
- Трудно сказать, - проворчал он. - работы разные, люди тоже разные. Трудно.
Он уклонился. От чего? Мой невинный вопрос заставил его как бы споткнуться. Он растерялся на целую секунду. Или здесь опять лингвистика? Вообще-то лингвистика - вещь неплохая. Будем атаковать. Прямо в лоб.
- Ты с ним встретился, - объявил я. - он снова пригласил тебя работать. Ты согласился?
Это могло означать: "если бы ты с ним встретился и он бы снова пригласил тебя работать, - ты бы согласился?" Или на выбор: "ты с ним встречался, и он (как мне стало известно) приглашал тебя работать. Ты дал ему согласие?" Лингвистика. Не спорю, это был довольно жалкий маневр, но что мне оставалось делать?
И лингвистика выручила-таки.
- Он не приглашал меня работать, - возразил Щекн.
- Тогда о чем же вы говорили? - удивился я, развивая успех.
- О прошлом, - буркнул он. - никому не интересно.
- Как йчас?
- Не знаю.
- Что он намеревался делать?
- Не знаю.
- Что он тебе говорил? Мне важно каждое его слово.
И тут Щекн принял странную, я бы даже сказал, неестественную позу: присел на напружиненных лапах, вытянул шею и уставился на меня снизу вверх. Затем, мерно покачивая тяжеленной головой вправо и влево, он заговорил, отчетливо выговаривая слова:
- Слушай внимательно, понимай правильно и запоминай надолго. Народ земли не вмешивается в дела народа голованов. Народ голованов не вмешивается в дела народа земли. Так было, так есть и так будет. Дело Льва Абалкина есть дело народа земли. Это решено. А потому. Не ищи того, чего нет. Народ голованов никогда не даст убежища Льву Абалкину.
Вот это да! У меня вырвалось:
- Он просил убежища? У вас?
- Я сказал только то, что сказал: народ голованов никогда не даст убежища Льву Абалкину. Больше ничего. Ты понял это?
- Я понял это. Но меня не интересует это. Повторяю вопрос: что он тебе говорил?
- Я отвечу. Но сначала повтори то главное, что я тебе сказал.
- Хорошо, я повторю. Народ голованов не вмешивается в дело Абалкина и отказывает ему в убежище? Так?
- Так. И это главное.
- Теперь отвечай на мой вопрос.
- Отвечаю. Он спросил меня, есть ли разница между ним и другими людьми, с которыми я работал. Точно такой же вопрос, который задавал мне ты.
Едва кончив говорить, он повернулся и скользнул в заросли. Ни одна ветка, ни один лист не шевельнулись, а его уже не было. Он исчез.
Ай да Щекн! "... я учил его языку и как пользоваться линией доставки. Я не отходил от него, когда он болел своими страшными болезнями... Я терпел его дурные манеры, мирился с его бесцеремонными высказываниями, прощал ему то, чего не прощают никому в мире... Если придется, я буду драться за него как за землянина, как за самого себя. А он? Не знаю..." Ай да Щекнитрч.

Экселенц доволен.

- Очень любопытно! - сказал Экселенц, когда я закончил доклад. - ты правильно сделал, Мак, что настоял на визите в этот зверинец.
- Не понимаю, - отозвался я, с раздражением отдирая колючие репья от мокрой штанины. - вы видите в этом какой-то смысл?
- Да.
Я вытаращился на него.
- Вы всерьез допускаете, что Лев Абалкин мог просить убежища?
- Нет. Этого я не допускаю.
- Тогда о каком смысле идет речь? Или это снова камень в кусты?
- Может быть. Но дело не в этом. Неважно, что имел в виду Лев Абалкин. Реакция голованов - вот что важно. Впрочем, ты не ломай себе над этим голову. Ты привез мне важную информацию. Спасибо. Я доволен. И ты будь доволен.
Я снова принялся отдирать репьи. Что и говорить, он, несомненно, был доволен. Зеленые глазища его так и горели, даже в сумраке кабинета было заметно. Вот точно так же смотрел он, когда я, молодой, веселый, запыхавшийся, доложил ему, что тихоня прешт взят наконец с поличным и сидит внизу в машине с кляпом во рту, совершенно готовый к употреблению. Это я взял тихоню, но мне тогда было еще невдомек то, что прекрасно понимал странник: саботажу теперь конец, и эшелоны с зерном уже завтра двинутся в столицу...
Вот и сейчас он тоже понимал нечто такое, что было мне невдомек, но я-то не испытывал даже самого элементарного удовлетворения. Никого я не взял, никто не ждал допроса с кляпом во рту, а только метался по огромной ласковой земле загадочный человек с изуродованной судьбой, метался, не находя себе места, метался, как отравленный, и сам отравлял всех, с кем встречался, отчаянием и обидой, предавал сам и сам становился жертвой предательства...
- Я тебе еще раз напоминаю, мак, - сказал вдруг Экселенц негромко. - он опасен. И он тем более опасен, что сам об этом не знает.
- Да кто же он такой, черт возьми? - спросил я. - сумасшедший андроид?
- У андроида не может быть тайны личности, - сказал Экселенц. - не отвлекайся.
Я засунул репьи в карман куртки и сел прямо.
- Сейчас ты можешь идти домой, - сказал Экселенц. - до девятнадцати ноль-ноль ты свободен. Затем будь поблизости, в черте города, и жди моего вызова. Возможно, сегодня ночью он попытается проникнуть в музей. Тогда будем брать.
- Хорошо, - сказал я без всякого энтузиазма.
Он откровенно оценивающе осмотрел меня.
- Надеюсь, ты в форме, - проговорил он. - брать будем вдвоем, а я уже слишком стар для таких упражнений.