Жером - Солвей - Жером. Два года.

Даже сейчас, по прошествии стольких лет, эта часть воспоминаний не истрепалась. Каждый пес, и в этом меня никто не переубедит, обладает уникальным характером, привычками, если хотите, является уникальной личностью. По-крайней мере каждый пес, которого я знал. Скорость течения времени в наших мирах сильно отличается. Существуют разные мнения, относительно того, насколько быстрее течет время в собачьем мире, однако, несомненно, то, что оно течет в разы быстрее. С момента, когда я нес маленький теплый комочек домой, прошло уже более двенадцати лет. За это время Жерька вырос и уже успел состариться. Я считал и считаю, что обладал своим характером, желаниями и мыслями, и чем больше мы были вместе, тем больше понимали друг друга. Некоторые черты его характера со временем изменились, но часть привычек и особенностей осталась до самого конца. Наш пес, прежде всего, любил поесть. Это было особенностью всей его породы. Но не менее того он любил поспать. Это было его второй характерной особенностью. К достижению почтенного, для собаки возраста, стал спать в два раза больше чем в прошлые времена. Но при этом, даже во сне, его разум, в подавляющем большинстве случаев, контролировал ситуацию. Так повелось с самого начала, хотя и заметили мы это не сразу. Если кто-то из нас переходил из комнаты в комнату, а он при этом оставался в комнате один, толком не проснувшийся, он поднимался и брел, смешно ковыляя и качаясь. За годы мы привыкли к этому, и объясняли такое поведение только его желанием быть рядом с кем-нибудь из членов семьи. Это было необходимо ему так же, как нам: чувствовать, что ты нужен. Как мне кажется, в этом проявлялась часть его собачьей сущности: абсолютность своего желания быть сопричастной частью жизни его семьи. Только когда было очень жарко, он, мучаясь от жары, позволял себе лежать где-нибудь в коридоре, где прохладнее. Легкий сквознячок, время от времени возникающий от порыва ветра за окном и стремительно пролетавший через коридор от форточки к форточке, облегчал его участь. Тот вечер был жарким. Таким, какие иногда случаются в Москве ближе к майским праздникам. Я сидел на кухне и делал свои уроки. Время поджимало, близилась сессия, как известно, в кутерьме ежедневных забот студент вечно не успевает делать все вовремя. Особенно студент вечернего отделения, каковым на тот момент я и являлся. Дочке уже было больше четырех, ее резвость и настойчивость не оставляли мне никаких шансов днем, и единственным временем в сутках, когда спокойно можно было заняться учебой, был поздний вечер. Все спали. Звуковой фон, состоящий из шума улицы и привычного клацанья клавиш, нарушил непонятный мне несильный, мерный, глухой стук. Мозг, параллельно обрабатывая очередную порцию экономической теории, выдал предупреждение о странности поступающей звуковой информации. Я встал. В коридоре было темно, и чтобы включить свет, нужно было пройти из кухни через половину этой темноты, до угла, и нащупать выключатель у самой входной двери. Свет лампы ненамного прояснил ситуацию: Жерька стоял у дверцы платяного шкафа, то упираясь в нее лбом, то отходя назад на шаг, и опять делая движение пойти вперед, в очередной раз упираясь в эту дверцу. Секунду я не мог понять, что происходит. Затем мозг взорвался тревогой и смятением. Я опустился на колени, повернул его к себе и понял, что собака не ориентируется в пространстве. Все четыре лапы послушно выполняли команды идти вперед, но преграда не переставала останавливать раз за разом. Дверца шкафа слегка постукивала каждый раз, когда пес упирался в нее лбом. Ни он, ни я не понимали, что происходит. В какой то момент его, блуждающий в поисках точки опоры, в этой, так резко и кардинально изменившейся реальности, взгляд столкнулся с моим. И это был не просто взгляд. В коричневых зрачках я увидел страх. Такой же страх, впоследствии, я видел лишь однажды, в глазах у человека, на второй день после перенесенного обширного инфаркта. Тогда, против всех правил, врач допустил меня в отделение реанимации, понимая, что, возможно, это последний наш шанс увидеться. Врачи не сообщили больному, о том, что только случайность позволила им столь оперативно среагировать: только то, что в момент, когда сердце не выдержало, он уже находился в госпитале, всего одним этажом ниже реанимационного отделения, продлило жизнь еще на месяц. Месяц это не долго. Проживая день за днем, глотая дни, недели и целые месяцы бытия, мы не особо задумываемся о том, как ценно время, проводимое с самыми нам близкими и дорогими. Привыкая в обыденной суете к важности самых разных решений, необходимости преодолевать бесконечную череду препятствий, достигать и каждый раз ставить новые цели... Мы называем это жизнью. И ничто не может переубедить в правильности наших поступков. Ничто. До тех пор пока не увидим этот страх. В глазах, родных и любимых. Множество раз, пересекаясь взглядами, реагируя на мимику, понимали, что глаза эти наполнены желанием видеть, чувствовать, улыбаться, жить. Но никогда в них не бывало такого страха. Поверьте, он несравним ни с чем из того, чего боимся, пока живем. В момент, когда видишь этот взгляд, понимаешь ту безысходность, с которой вера в возможность жить, повинуясь воле инстинкта самосохранения, упрямо цепляясь за тающую с каждой секундой надежду, обращается к тебе. Не откликнуться на этот призыв невозможно. Не остается ничего кроме осознания в необходимости действенного соучастия. Я взял Жерьку на руки и почувствовал жар. Болезненный жар. Тело содрогалось от непроизвольных судорог. Он с трудом пытался удерживать голову так, чтобы не потерять соприкосновение наших взглядов. А через них, и наших душ. Молча, без единого намека на то, что очень больно, он, тяжело дыша, смотрел. Я бросился в комнату. Разбудил жену. Положил Жерьку на кровать. Второй, такой же близкий и такой же родной для него человек принял взгляд, давая надежду своим соучастием и сопереживанием. Поддержка близких важна нам всем в трудную минуту. В том числе и собакам, а может, им, более чем другим. Пока я спешно переодевался, мы с женой, в режиме экспресс-анализа пытались найти объяснение произошедшему. Впервые произнесено было слово "инсульт". Этот диагноз подтвердился быстро. До ветеринарной клиники было не больше квартала. Я перенес Жерьку в машину, положил на сиденье справа, сел за руль, и, не переставая гладить и успокаивать себя и его фразой: "Потерпи, все будет хорошо" выжал из машины все что мог. Быстрый осмотр, действия по локализации кризиса, анализ и поиск причин произошедшего. Все как обычно. Так легко написать. Но сколько надежды на лучшее до окончательного диагноза оглашенного человеком в белом халате. Причина инсульта стала ясна сразу же после рассмотрения ветеринаром рентгеновского снимка: огромная опухоль в области живота. На снимке было видно, каких чудовищных размеров она достигла, занимая собой почти все пространство, предназначенное для других органов. Врач кончиком карандаша показывая области, где появилось это новообразование, параллельно объяснил, что полнота Жерьки, как раз объяснялась объемом опухоли, а не старостью, как считали мы. Учитывая возраст и слабое сердце пса, инсульт, а так же размеры и весьма вероятное соединение опухоли с жизненно важными органами, что делало бы невозможным ее удаление, он подвел итог: вероятность спасти собаку есть, но крайне мала. Слава Богу, диагноз не оказался фатальным! Значит, еще есть возможность бороться! Конечно, логика в размышлении врача, была. Оценив шансы, он высказал мнение, что в данной ситуации собаку лучше усыпить, поскольку необходима полостная операция, а слабое сердце вряд ли перенесет наркоз и травму. Это была его работа. Впоследствии многие высказывали аналогичное мнение, но и тогда, и сейчас, я не согласен с подобным подходом. Отказаться от шанса, пусть мизерного, но шанса на жизнь увольте. Может быть, для кого то, гуманнее покажется такой способ найти оправдание своему бездействию. Просто убедить себя в том, что "не мучить" себя и близкого правильнее раз и навсегда проведя черту. Каждый решает для себя сам. И я не сужу. Но я не согласен. Случись такое со мной, я, если бы мог, если бы у меня был шанс, боролся. Поэтому диалог с врачом только прояснил ситуацию и дал возможность понять, что нужно делать, для того чтобы использовать этот шанс. "Дорога в тысячу шагов начинается с первого." Как правы были древние китайцы! Знать бы еще, куда идти. Справиться с инсультом. Без этого речь об операции по удалению опухоли даже можно не начинать ни один хирург не возьмется. Это задача номер один. Время работает против нас. Опухоль растет каждый день. И каждый день уменьшает наши шансы на успех предстоящей операции. По разным оценкам, на восстановление потребуется около двух недель. Связались с Оксаной, нашим личным ветеринаром, которая лечила Жерьку от разных недугов в течении всей его жизни. Отношения с ней сложные, но в кризисной ситуации нам и ей на это наплевать. Мы включились в борьбу. И она включилась тоже. Каждый день комплекс уколов, осмотр, обсуждение поведения, корректировка и планирование дальнейших действий. Время идет. Параллельно решаем задачу номер два: найти хирурга. Как его искать? Как найти того, кто способен принести успех? По каким критериям? Если для врача смерть пациента минус к его репутации, и чем меньше таких минусов, тем, значит, более он успешен, то с ветеринарами ситуация обстоит несколько иначе: смерть их пациентов не рассматривается как что-то из ряда вон выходящее. Ведь это всего лишь животные, подумаешь, беда какая. Мне плевать! Я его найду. У нас шанс только один. Второго не будет. Поэтому просто найду. Как не знаю. Опираясь на всю информацию, которую только может получить человек. Все что ты видишь, слышишь, чувствуешь. Решай сам веришь ты этому врачу или нет. Доверишь ты ему этот единственный шанс. Полагайся на себя, доверься Богу, но решение надо принимать. Время идет. Клиника. Осмотр. Разговоры с ветеринарами. Оценки. Прогнозы. Верю. Не верю. Еще день потерян. Решения нет. Опять клиника. В московских пробках жара. Возим Жерьку на каждый новый осмотр - без этого нельзя. Жаль, сирены нет. И проблесковых маячков тоже. Правила едины почти для всех. Поэтому нельзя проезжать на красный. Нельзя ускорить время прибытия, нарушая правила. Дорога долгая. Никто ничего не знает. Мы не способны чувствовать боль: разучились или не умели никогда. Боль маленького существа в этой обычной машине, проезжающей рядом. Поэтому никто ничего не знает. Да если бы и знали какая-то часть реагировала бы так же. В этом огромном городе бездушие обусловлено необходимостью выжить, средой обитания. Нет времени ни на что. Это не мое дело. У меня работа не сделана. Машина не помыта. Деньги не заработаны. Да просто наплевать, потому что устал. Или просто наплевать. Даже на людей, что говорить о животных! Не согласны? Это "они" такие, а мы лучше, мы "другие"? Трудно представить среди множества миллионов таких жителей этого города себя? Мне тоже. Можно создавать сколько угодно иллюзий относительно своей уникальности, это мало что изменит. Правила игры установлены и изменению не подлежат. И мы давно привыкли к логичной бездушности этих правил. Они как скальпель хирурга. Или маньяка. Каждый из нас держит такой скальпель в руках. И я не исключение. Сейчас я тоже играю по правилам. Но с поправкой на мою главную цель. Где то проезжаю уже на красный. Подрезаю и езжу по трамвайным путям. Я не в силах изменить правила, но и отказаться от достижения цели тоже не в силах. Поэтому комбинирую. Выручает многолетний опыт вождения. Въевшийся менталитет "московского водилы", сдерживаемый разумом в обычной жизни, сейчас ликует. Создание угрозы при перестроении позволяет напугать, и мем вытолкнуть зазевавшегося собрата по вождению, занять его место. Продвинуться еще на полкорпуса вперед. Несколько метров. От них на дороге зависит многое. Иногда даже чья-то жизнь. Или смерть. Сейчас как раз такая ситуация. Жизнь Жерьки, может быть, зависит от этих нескольких метров. Поэтому мне наплевать на возмущенный сигнал, оставленный позади. Не судите меня строго. И не надо думать, что я сейчас попытаюсь перелететь остановку с людьми, желая быстрее пройти поворот, на котором несколько горе - водителей перекрыли возможность движения всем, каждый желая, во что бы то ни стало, повернуть самым первым. Я контролирую ситуацию и не иду на неоправданный риск. Каждое движение рулем выверено, я ощущаю асфальт и чувствую габариты как если бы просто шел, а не протискивался в железной коробке оставляя по бокам сантиметры свободного пространства, инстинкты предупреждают о возможной опасности. Нога ложиться на педаль тормоза раньше, чем мозг успевает осознать, что сейчас нужно тормозить. И ваше громкое осуждение не изменит стиля моего вождения сейчас. Я редко пользуюсь этими навыками, но сейчас мой мозг не занят ничем другим. Я рвусь вперед, так же, как если бы мой Жерька, тяжело сейчас дыша и подрагивая каждый раз, когда моя рука его касается, бежал за добычей на охоте, не думал ни о чем другом, кроме этой цели. Время идет. Снова неудача. Новый адрес. Новая надежда. Проверка на соответствие критериям выбора. Я должен верить в то, что именно этот человек сделает все для того чтобы спасти Жерьку! Не побоится пойти на оправданный риск, и рука его не дрогнет в нужный момент, воля к победе, вера в нее, останутся до последней секунды так же сильны, как и в начале. Мнение Оксаны по этому поводу было схожим. Она объяснила свою позицию на этот счет так: нужно было найти такого хирурга, который бы сам "рвался в бой". Но вот только где его найти она не знала так же, как и мы. Наконец клиника в районе метро "Красносельская". Не очень далеко, от дома, - это хорошо. В случае удачи, ехать возвращаться из нее не так долго. А это важно. Записались на прием. Через некоторое время плотный мужчина, среднего роста, рыжий и коренастый, с закатанными по локоть рукавами халата, своими сильными и крупными руками ощупывал Жерьку. Его объяснения не добавили новых знаний о ситуации, но внутри щелкнуло, и думаю, что мы с женой вместе поняли, что операцию будет делать этот человек. Остальное было делом рационального расчета. Когда и при каких условиях возможна операция. Что нужно и что не нужно делать на этапе подготовки. Как и что мы, точнее он, врач, будет делать, если поймет, что надежды не оправдались. Час икс был назначен. Мучения в поисках закончились, решение было принято,- это было уже немало. Положительная динамика восстановления после инсульта добавляла надежды. Операция была назначена на утро. Собираясь, садясь в машину, и далее, до того самого момента, когда двери операционной захлопнулись, и началась сама операция наша троица стала одним целым. Операционная была уже готова. Положив Жерьку на стол, до начала действия наркоза мы, конечно, не отходили от него ни на шаг. Он не раз болел, и прекрасно понимал, что его не просто так положили на этот стол, покрытый белым, в такой же белой палате, где множество резких и настораживающих запахов предупреждали об опасности. Он доверял нам, и лежал спокойно, не мешая медсестре выбривать шерсть с места предстоящего надреза. Я гладил его голову, успокаивал, улыбался ему, и перед тем, как сознание его отключилось окончательно, он лизнул мою руку. Врач дал команду: "Пора!", пришло время покидать операционную. Жена не выдержала, и слезы потекли по ее щекам. Хорошо, что Жерька не видел этих слез. Ему было бы тяжелее. Напряжение достигло своего очередного локального максимума. Уходя, я обернулся и посмотрел, зная, что возможно, это последний раз, когда я вижу, как он, пусть тяжело, но все же дышит. Потянулось время ожидания. Мы сидели друг рядом с другом и пытались говорить о чем то. Уже не помню о чем. Думаю, что и жена не вспомнит, поскольку все одно, как не пытайся, мысль крутиться одна и та же. Любой ценой нужно дождаться. Каждую прожитую минуту я отбрасывал от себя как гадюку. И жадно хватался за новую, чтобы через шестьдесят секунд все повторить снова. Пару раз из операционной выходила медсестра. Каждый раз, когда открывалась дверь, сердце падало вниз с болезненным ускорением ритма. И каждый раз она проходила мимо, не обращая на нас внимания, а мы жадно смотрели вслед, одновременно не желая услышать ни одного слова. Мы ждали появления врача. От него мы были готовы услышать результат. Но более ни от кого. Мы доверили ему жизнь. И, думаю, он понимал, насколько это для нас всех, в том числе и для него, важно. Сказать лично, глаза в глаза, об успехе. Иного мы не ждали. Наконец двери распахнулись, и в них появился врач. Прошло не более полутора часов, но кто возьмется соизмерить скорость нашей жизни с жизнью остального мира в эти полтора часа. Для нас наступил момент истины. Правы ли были в своих ощущениях, в надеждах на этого человека, на его знания, силу, удачу? Мы встали и замерли. Наверное, в наших глазах он прочел все, что мы думали. Наверное, ему не раз приходилось это читать. Но уверен, каждый раз, читая в глазах ожидающих его одновременно страх перед потерей, надежду на жизнь и все это в степени количества минут, секунд ожидания, он, так же как и мы, становился на грань, на черту, отделяющую нас четверых от всего остального мира. Не знаю, каким бы я был хирургом, случись мне им стать, что бы чувствовал, но в тот момент я почти физически ощутил напряжение, которое тянулось от нас к нему немым вопросом, упираясь в крепкую его фигуру, стоявшую расставив ноги на ширину плеч, как если бы он стоял на палубе при сильном волнении за бортом. - "Все прошло хорошо". Он сказал это без вычурности. Так, как говорят об удаче, пришедшей в момент крайнего напряжения, помощи, на которую была только надежда, но не было никаких гарантий того, что она придет. Отойдя немного в сторону, и тем самым предлагая нам войти в операционную, он коротким жестом и уже с улыбкой произнес: - "Прошу." Мы вошли, не рванулись в проем двери, просто вошли. Не могу даже сказать, что ноги были ватными. Конечно, внутри была радость. Тихая и спокойная, без надрыва. Мы понимали, что пройдена только часть, успешно завершившаяся, но только часть пути. Понимали, что впереди все еще такая же неизвестность, какая и была до этого. Очередной шаг, один из той тысячи, которые нужно было сделать. Какой? Мы уже потеряли им счет. На столе так же лежал Жерька, и так же тяжело дышал, но теперь его живот от грудины вниз до паха разделял на две половины строй из стежков грубой нитки, стягивающий края его разрезанного тела. Врач указал на миску, на которой лежал кусок окровавленного мяса размером с два моих кулака, почти круглого по форме, с прожилками, темного цвета и неприятным запахом. - "Эта та самая опухоль." Я смотрел наКак выяснилось, разрастаясь внутри, опухоль захватила только часть печени, всего лишь четвертью которой пришлось пожертвовать, ради спасения всего остального организма. Это было самой главной удачей, доставшейся нам как будто в награду за ту надежду, которая не покидала нас. Печень единственный из органов, способных к регенерации, и потеря ее четверти не означала летального исхода. Позже я построил пропорцию, линейную, но все же. Получилось, что случись такое с человеком среднего веса, то на семьдесят расчетных килограмм приходилось бы четыре килограмма опухоли. Кусок мяса весом четыре килограмма. В общем, размер опухоли не оставлял сомнений в том что с равным успехом она могла прорасти сквозь любой другой орган, и сделать бесполезным все усилия по спасению. Нам повезло. Мысль убедиться в том, что опухоль не злокачественная было тут же отброшено по причине своей бесполезности. Как будто услышав о том, что я думаю, врач и сам выразил сомнения в необходимости подобного шага. "Ведь если даже она злокачественная" - сказал он, оформив мои мысли в строгое и бесстрастное умозаключение: "Это, по сути, угрожает только возможным развитием метастаз, и если они появятся - то никто ничего уже не изменит." Потом, помолчав, и, как бы продолжая разговаривать с самим собой, с какой то, еле уловимой тоской добавил: "Вы только зря потратите деньги, новое знание не принесет вам спокойствия". Наркоз еще действовал, Жерька спокойно лежал, дыхание его стало более ровным. Понимая, что впереди нас ожидает его пробуждение, мы заспешили. Получив все возможные инструкции и закупив необходимые медикаменты, сели в машину и направились в сторону дома. Кошмар начался посередине пути. Жерька стал приходить в сознание. Боль от, как было понятно по его стонам, становилась все сильнее и сильнее. А стадо упрямых автомобилей никак не хотело двигаться. И мы вынуждены были двигаться со скоростью потока, лишь иногда вырываясь на трамвайные пути, обгоняя там, где это было возможно. Дома было прохладнее. Жерька то приходил в себя, и начинал скулить, лизать наши руки, пытаться дотянуться до места, откуда расползалась эта липкая, парализующая его боль, то опять проваливался в небытие, давая тем самым короткие минуты отдыха измученному телу. Приехала Оксана. Жерька всегда недолюбливал ее, ворчал, и старался спрятаться куда-нибудь за диван каждый раз, когда она появлялась. Ведь с ее появлением, он это усвоил хорошо, всегда были связаны неприятные процедуры. Сейчас он принял ее помощь с благодарностью. Самое главное пережить кризисное состояние первых часов. Потом будет легче. Час за часом прошли первые двенадцать. Жерька жил. Это была победа. Впоследствии на нем все зажило именно так, как и должно было зажить: как на собаке. Проведя контрольный осмотр через год, мы узнали, что появилась новая опухоль. Последующее наблюдение показало, что динамика ее роста была незначительной, и более этот фактор ни на что так и не повлиял. С того первого дня после операции и до последнего дня его жизни прошло два года.