Хозяин дневника: Forrest Gump Z
Дата создания поста: 6 октября 2010, 10:47
русская проза прошлых лет (с)
В творчестве братьев Стругацких отчетливо различаются три периода. В первом - примерно до "Попытки к бегству" - они оставались советскими фантастами, оттепельными ясноглазыми оптимистами, в чьем мире зло было случайно или по крайней мере преодолимо. Во втором - где-то от "Попытки" и до "Града обреченного" включительно - они ставили "последние вопросы", моделировали предельные ситуации, упирались в тупики и ввергали читателя в настроение тоски и тревоги, очень соответствовавшее семидесятым годам: ясно было, что империи с ее тепличной атмосферой оставалось недолго, готовые ответы не работали, а будущее представлялось
иррациональным, принципиально непознаваемым и в любом случае неласковым.
Это был период мрачных антиутопий, в которых счастье для всех, даром, и чтоб никто не ушел обиженный, покупалось ценой расчеловечивания.
Главный выбор героя был между этой бесчеловечной утопией и обреченным, одиноким отказом от нее: прогресс пусть себе движется, "пока не исчезнут машины", а я не покорюсь. Саул, палящий по шоссе, Кандид, сжимающий скальпель, Банев, грозящий себе пальцем - "Не забыть бы мне вернуться", Гай, возвращающийся в свой ад - "Вот я и дома!"...
Правда, в середине семидесятых здесь наметился перелом: отказ от утопии стал выглядеть трусостью. Перед Маляновым, не пожелавшим приносить себя и семью в жертву истине, тянулись с тех пор "кривые, глухие, окольные тропы"; Сикорски, застреливший Абалкина, по сути ничем не отличался от Кандида, бросающегося на мертвяка, - КОМКОН превращался в символ страха перед
будущим, тем самым бесчеловечным будущим, которое несли мокрецы, мертвяки и Странники. Таково было мировоззрение поздних семидесятников, до смерти уставших от безнадежно вязкого времени: лучше какое угодно будущее, чем это бесконечное настоящее.
Третий период обозначился в восемьдесят четвертом, когда была окончена трилогия - центральный текст Стругацких, отразивший их эволюцию с наибольшей полнотой. "Обитаемый остров", хоть и датированный 1968-1969 годами, вынужденно нес в себе рудименты раннего утопического
мировоззрения авторов: Каммерер устраивал революцию, низвергал отцов-творцов и впускал население Саракша в дивный новый мир, даром что путь туда лежал через недельную депрессию. "Жук в муравейнике" (1979) был самой безнадежной вещью Стругацких - все вопросы в ней оставались без ответа, и самая возможность ответа ставилась под вопрос. Вероятно, в этом и был залог популярности этой повести: она идеально совпадала с эпохой. В 1984 году появилась третья повесть о Каммерере - "Волны гасят ветер". С этого момента Стругацкие сталкиваются с новой для них ситуацией: даже верные им читатели, преданнейшие фэны встречают их новые тексты без прежнего энтузиазма. Ни "Волны", ни "Хромая судьба", ни в особенности "ОЗ" уже не нравились всем поголовно; "Град обреченный", переусложненный, перенасыщенный аллюзиями, рассчитанный на эзотерическое восприятие семидесятых, в восьмидесятые воспринимался с трудом - так
глубоководная рыба неуютно чувствует себя на мелких местах. В семидесятые на Стругацких молился читатель, на них топталась официальная критика - в конце восьмидесятых все уже было наоборот; тексты, написанные Борисом Стругацким в одиночестве и подписанные "С. Витицкий",
были встречены довольно кисло, и круг их поклонников заметно уже, чем восторженная толпа младших научных сотрудников, разбиравших на цитаты "Понедельник" и "Пикник".
Между тем этот третий период представляется самым интересным - именно потому, что "роковые вопросы", поставленные в мрачных повестях семидесятых годов, в этой поздней прозе были либо переформулированы, либо сняты. Все проще и страшней, а противоречия, казавшиеся
неразрешимыми, оказались на деле ложными, ибо противопоставлялись вещи взаимообусловленные, а вовсе не взаимоисключающие. Может быть, главная хитрость дьявола в том и заключается, что он вечно раскалывает человеческое общество примерно пополам, противопоставляя империю и
либерализм, закон и порядок, вертикаль и горизонталь, - но христианство отвечает на это ложное противопоставление идеей синтеза, которая и воплощена в кресте. И напрасно иные сводят его смысл только к напоминанию о крестных муках.
Было изменено: 10:49 06/10/2010.
иррациональным, принципиально непознаваемым и в любом случае неласковым.
Это был период мрачных антиутопий, в которых счастье для всех, даром, и чтоб никто не ушел обиженный, покупалось ценой расчеловечивания.
Главный выбор героя был между этой бесчеловечной утопией и обреченным, одиноким отказом от нее: прогресс пусть себе движется, "пока не исчезнут машины", а я не покорюсь. Саул, палящий по шоссе, Кандид, сжимающий скальпель, Банев, грозящий себе пальцем - "Не забыть бы мне вернуться", Гай, возвращающийся в свой ад - "Вот я и дома!"...
Правда, в середине семидесятых здесь наметился перелом: отказ от утопии стал выглядеть трусостью. Перед Маляновым, не пожелавшим приносить себя и семью в жертву истине, тянулись с тех пор "кривые, глухие, окольные тропы"; Сикорски, застреливший Абалкина, по сути ничем не отличался от Кандида, бросающегося на мертвяка, - КОМКОН превращался в символ страха перед
будущим, тем самым бесчеловечным будущим, которое несли мокрецы, мертвяки и Странники. Таково было мировоззрение поздних семидесятников, до смерти уставших от безнадежно вязкого времени: лучше какое угодно будущее, чем это бесконечное настоящее.
Третий период обозначился в восемьдесят четвертом, когда была окончена трилогия - центральный текст Стругацких, отразивший их эволюцию с наибольшей полнотой. "Обитаемый остров", хоть и датированный 1968-1969 годами, вынужденно нес в себе рудименты раннего утопического
мировоззрения авторов: Каммерер устраивал революцию, низвергал отцов-творцов и впускал население Саракша в дивный новый мир, даром что путь туда лежал через недельную депрессию. "Жук в муравейнике" (1979) был самой безнадежной вещью Стругацких - все вопросы в ней оставались без ответа, и самая возможность ответа ставилась под вопрос. Вероятно, в этом и был залог популярности этой повести: она идеально совпадала с эпохой. В 1984 году появилась третья повесть о Каммерере - "Волны гасят ветер". С этого момента Стругацкие сталкиваются с новой для них ситуацией: даже верные им читатели, преданнейшие фэны встречают их новые тексты без прежнего энтузиазма. Ни "Волны", ни "Хромая судьба", ни в особенности "ОЗ" уже не нравились всем поголовно; "Град обреченный", переусложненный, перенасыщенный аллюзиями, рассчитанный на эзотерическое восприятие семидесятых, в восьмидесятые воспринимался с трудом - так
глубоководная рыба неуютно чувствует себя на мелких местах. В семидесятые на Стругацких молился читатель, на них топталась официальная критика - в конце восьмидесятых все уже было наоборот; тексты, написанные Борисом Стругацким в одиночестве и подписанные "С. Витицкий",
были встречены довольно кисло, и круг их поклонников заметно уже, чем восторженная толпа младших научных сотрудников, разбиравших на цитаты "Понедельник" и "Пикник".
Между тем этот третий период представляется самым интересным - именно потому, что "роковые вопросы", поставленные в мрачных повестях семидесятых годов, в этой поздней прозе были либо переформулированы, либо сняты. Все проще и страшней, а противоречия, казавшиеся
неразрешимыми, оказались на деле ложными, ибо противопоставлялись вещи взаимообусловленные, а вовсе не взаимоисключающие. Может быть, главная хитрость дьявола в том и заключается, что он вечно раскалывает человеческое общество примерно пополам, противопоставляя империю и
либерализм, закон и порядок, вертикаль и горизонталь, - но христианство отвечает на это ложное противопоставление идеей синтеза, которая и воплощена в кресте. И напрасно иные сводят его смысл только к напоминанию о крестных муках.
Было изменено: 10:49 06/10/2010.
Извините, но прежде чем оставить комментарий, следует ввести логин и пароль!
(ссылку "ВХОД" в правом верхнем углу страницы хорошо видно? :)