КРЕЩЕНИЕ В СТИЛЕ САТУРН-УРАНА (с) СЕМИРА

КРЕЩЕНИЕ В СТИЛЕ САТУРН-УРАНА

1987-1988

Всем искателям духовности
Я хочу бороться с силой -

Чтобы слабость победила.

Я хочу взлететь до неба -

Чтоб, спускаясь, не разбиться.

Я оттуда, где я не был,

Я пришёл услышать фатум,

Я рождён быть боддхисаттвой,

Значит, я рождён для битвы.



Жизнь - мучительнейший праздник,

Разум горя и соблазнов!

Я пришёл увидеть сад твой,

Изменив пути отсюда.

И душа так близко к телу,

И средь бездны мир потерян,

Что рождённый боддхисаттвой

Не рождён ещё быть буддой.



Чтоб однажды воскресенье

Обняло пути живого,

Я хочу спасенья сенью

Останавливать идущих.

Я хочу погибнуть в тленном,

Смерть сдержав, родиться снова -

Как природы вечный пленник,

Песнь страданию поющий!



Я хочу, чтоб разорвались
Все насильственные связи:

Непричастного несчастье

Заблуждения не тронет.

Мир раскрыл свои объятья,

Этот миг хочу понять я -

Чтоб расстаться с ним, прощаясь

С наивысшей из гармоний!



(1975-87)



Глава 1.
КОГДА ЧЕЛОВЕК НЕ ВЕРИТ

Случилось это в те веселые времена перестройки, когда христианство не стало еще официальной религией, хотя уже перестало быть верой гонимых.- То есть, ничего особенного не случилось. Сюжет этой книги - не драма внешней жизни, а линия внутренней. Я хочу поговорить о том, что меня волнует - и для этого вспомнить те времена. Вспомнить прошлое, чтобы бросить вызов настоящему.
Сколько-то можно было жить спокойно, но сегодня, похоже,- опять дефицит учителей. Как можно жить в таком мире? И кто умеет в нем по-человечески жить? Не те же, у кого есть деньги. "Так давайте искать - подобно тем, которые находят. И находить - подобно тем, которые должны продолжать поиск,"- так считал блаженный Августин. Первый мой христианский авторитет.
В зеленом пригороде, на фоне распускающейся сирени как-то раз наш приятель сказал: "Высказывание должно быть острым и точным, как удар бича." Веташ называл его Автандилом: по созвучию характеру, но смысл имени "господин" ему тоже подходил. Его тяга к совершенству была достойна его знака Рыб и восходящего созвездия Льва. Оба эти знака терпеть не могут общественного формализма.- И Автандил, в советское время заработав на спортивном поприще квартиру и машину, все оставил жене, а сам сжег паспорт, оделся в белое и ушел в горы. Правда, далеко он не ушел - милиция в те времена работала не то, что в эти. Его спортивные навыки, думаю, пригодились ему, пока она пару месяцев выясняла его личность, но все ж выяснила и вернула его обратно. Автандил успокоился не сразу и стал искать официальный путь, как ему перестать быть гражданином этой страны. Правда, уезжать он не собирался: то ли в глубине души был патриотом, то ли просто было лень. Но наше государство само пошло ему навстречу, когда лет через десять перестало существовать. Рано или поздно, желания людей исполняются.
Автандил - человек сильный и притом мужчина, но иногда и мне, слабой женщине, словно кто-то говорит: "Что же ты молчишь? Или чего боишься? Человек - это ведь душа, не тело! Расскажи, что знаешь!" Иногда я не поддаюсь на искушение. "Нет,- отвечаю.- Мысль гораздо телеснее, чем может показаться. Она может строить и может разрушить." И обычно те, кто понимает это, молчат: о самих себе во всяком случае. Мы тоже скромные люди. О себе рассказывать не очень интересно. Но может легкая форма художественного рассказа кому-то даст больше, чем наши слишком серьезные исследования?
Идея шатает материю земли. И вот с самой зимы 1988 года, о котором будет мой рассказ, в небе ощущалось соединение Сатурна с Ураном. Оно мобилизовало общество на начавшийся, наконец, процесс перемен, которого все ждали с нетерпением с начала перестройки. Сатурн - планета материи, судьбы и статуса кво, Уран - планета идей, вихрей и революций. Уран рвет путы Сатурна - и все были этому рады.
Такой год бывает раз в сорок лет. Мирное и спокойное существование сжимается и устремляет действовать, дает шанс осуществить истинно желаемое. Люди становятся упрямы в своих целях и намерениях, поскольку понимают, чего они хотят. Я тоже понимала: что хочу найти в своем шатком существовании, кроме внутренней, какую-нибудь внешнюю опору: какой-нибудь авторитет (или, как нынче говорят, учителя). Потому что ведь я, как все, кончала советскую школу и смотрела советские фильмы, и привело это к тому, что лет в 13 я мало-помалу перестала чему бы то ни было верить, и авторитетов у меня с тех пор не было.
"Чем же это плохо? - спросят мыслящие люди.- Ведь главное - научиться самостоятельно мыслить." Конечно, это главное,- соглашусь я с мыслящими людьми. И советская школа учила-таки нас мыслить. (Гораздо лучше, чем это делают нынешние средства массовой информации - почему народ пока им и верит.) Но вот общество! - все эгрегоры общества очень обижаются на человека, который мыслит не как все. До такой степени, что просто перестают его замечать. И человек с таким, слишком самостоятельным мировоззрением, обречен оставаться у жизни за бортом. У общественной жизни - но в молодости сложно разделить жизнь общества и просто жизнь. Это в старости легко. А в молодости получается, что общество мешает человеку жить, если оно ему не помогает.
Социальная сфера мертва - лишь человек оживляет то, что он делает. Но чтобы что-то сделать, нужна энергия. Энергии у меня никогда не было - как у всех, кто родился в Ленинграде. И я всегда чувствовала, что общество - резервуар энергии. Даже звучание слова "эгрегор" являет образ такого резервуара. Получается замкнутый круг или замок Кафки, в который не войти. (В ту пору я учила древнеяпонский, но что-то мешало мне приблизиться к диссертации: не хватало на это энтузиазма. Может потому, что мне казалось, что я не впишусь в ситуацию: общество отодвинет меня или просто не заметит.)
И вот я решила, что мне за отсутствием земных опор, разрушаемых критическим образом мысли, просто необходимо найти веру, потому что - как говорится в моей песенке:
Когда человек не верит,
Жить он в мире не умеет.
Когда он верит слишком -
то он - большая шишка,
Когда он верит в меру -
подводят часто нервы.
Когда он верит просто -
рукой он держит звёзды.

Когда человек не мыслит,-
он от страданий кислый.
Когда он мыслит слишком,
беда да горе движут им.
Когда он мыслит с целью -
страшны его потери.
Когда он мыслит просто -
обходит он погосты.

А ничего не делая,
теряет быстро цельность он.
А делая работу,
умножит он заботу.
А ради интереса -
дождется ли прогресса? -
Лишь сделав всё, что можно,
на путь не ступит ложный.

Когда человек не знает,
то, значит, хата с краю.
Когда он знает что-то,
попал в круговорот он.
Когда он знает двери -
весь мир не шире щели,
Когда он знает место -
тогда и чёрт не съест его.

Не умеет человек жить, когда он не верит. А стоит ему поверить - не важно, во что, и он тут же начинает уметь жить и учит этому других. Интересный феномен. Но вернусь к сюжету.
Сперва мне показалось, что мои мечты о вере напрасны. Не смогу я принять никакую религию. Не сумею найти такую личность, жизнь которой может стать ступенькой моей собственной судьбы. Отомкнет ее индивидуальные запоры и откроет людям и обществу.
В детстве я как-то раз нашла в деревне старую Библию и старательно ее прочла. Но ничего нового для себя я в ней не нашла. Все привычно - ничего интересного. Вот "Три мушкетера"! Я знала их почти что наизусть. Я призывала моих друзей-мушкетеров в трудной ситуации, и они заражали меня своим оптимизмом, помогали успокоиться и учили правильно реагировать на ситуацию. Но такая вера, конечно,- это вера подростка. (Правда, сейчас она в ходу: и СМИ с ее помощью учат народ ориентироваться на более удачливых, успешных и состоявшихся людей. Но у меня она продолжалась лишь года полтора - а потом, чувствуя, что теряю своих друзей, я торжественно сожгла свои посвященные им стихи и пообещала себе, что вечно буду им благодарна.)
А до этого был атеизм - я приняла его. Приняла возможность пустоты, хотя не сразу: мне потребовалось года четыре: от шести до десяти, чтобы примириться с тем, что существует смерть. Она предстала мне во всем своем ужасе, когда мне было лет пять: во сне. Мне приснилось, что умерла моя бабушка. Мне снилась Земля: красно-желтый шар - она пульсировала от темного ядра к расплывающейся поверхности и кричала - или это был мой крик? Я бежала, потому что меня догонял этот огненный шар, накрывал с головой, и я долго садилась ночью на кровати, когда вспоминала о смерти. "Люди живут в детях,"- сказала мне мама, когда я решила поделиться с ней,- но ее ответ в том возрасте меня не удовлетворил.
"Ничего, совсем ничего, но что-то все-таки есть: да, есть! Но этого тоже не будет, а за ним что-то останется - вот оно, да, остается! И это тоже исчезнет, но это еще не конец..."- я ловила ускользающее ощущение бытия. Оно завораживало меня, и заставляло погружаться все глубже и глубже в себя, пока страх не останавливал это бесконечное падение в пропасть.
А потом я нашла спасительную мысль - то, что исчезает, исчезает не сразу: сначала оно переходит в более низкую форму. Душа животных и людей - растет в растениях, а то, что остается от растений, превращается в камень, и только мертвый камень, которого уже не жалко, рассыпается в пыль. И страх смерти отступил. Отступил навсегда. В институте я удивлялась, что взрослых 19-летних людей может волновать проблема смерти, с которой я справилась в детстве. Еще более меня поражало, что перед некоторыми людьми эта проблема только и встает во взрослом возрасте.
Сама концепция такой деградации напоминает средневековые иерархические представления о мире, в обратном порядке. Или буддийский распад. Может показаться странным, что концепция распада вполне успокоила душу 10-летнего ребенка. Но дело в том, что я ощутила ее эмоционально. Ведь животное не так боится смерти, как человек. Можно сказать, оно вообще ее не боится: оно не испытывает такого ужаса перед чем-то непостижимым, что лишает его самого себя. Душа животного естественно сливается с миром, и представляя так, обретаешь ментальный покой. И испытываешь освобождение от человеческого страха. Я так и ощущала, хотя, конечно, не формулировала так в десять лет: было достаточно чувства. Растению гораздо проще оставить дыхание и прекратить другие жизненные функции, чем животному: никаких эмоций при этом не возникает. Просто следуешь законам природы. А камень вообще настолько материально уверен в себе, что его смерть: его распад не отличается от его жизни.
Хотя с другой стороны, животное чувствует мир ярче и жизненные процессы растения более стойки, чем у человека, поскольку подчинены естественным законам и лишены человеческой неуверенности в своем будущем, которое он преобразует на свой страх и риск. Но и более инертны и мы сравниваем их с нашими процессами, конечно, привнося в них свое человеческое сознание, а оно их до неузнаваемости изменяет.
В студенческие годы я окунулась в китайскую и буддийскую философию: "Дао дэ Цзин" и "Дхаммападу", читала и неканонические Евангелия, наряду с Ницше и Шопенгауэром - благо на философском факультете эта литература была доступна. Я со всем была согласна: философия успокаивала меня, но никаких откровений не пробуждала. Пожалуй, только Гегель, своими рассуждениями о дурной бесконечности, заставил вспомнить детские переживания. Я стала прокручивать ту же последовательность мысли: вот оно,- нет, это не оно, это дальше,- нет, это тоже не оно... ощущение отбрасывало предыдущее ощущение и двигалось вперед. Но это было уже совсем не то, что я испытывала в детстве: не закручивание вовнуть, а раскручивание вовне - не падение, а полет! Мне тогда часто снились сны о полетах.
А еще однажды возникло ощущение души: живой, независимой от меня, чувствующей души. Это было тогда, когда она хотела полюбить, а разум не велел ей этого делать. Такое ощущение души может быть началом религиозности человека. Но я не стала строить здание веры на такой хрупкой основе - и другим не советую: ведь душа ощущается как нечто отдельное от разума и тела только при очень сильном внутреннем конфликте...

И теперь мне казалось, что мое субъективное отношение к вере и религии, как обычно, перевесит объективное. Я попробовала рассказать "Отче наш" - и вот что получилось:

ОТЧЕ НАШ


Отец мой небесный!
Ни словом, ни песней -
Одни мы - все вместе -
Тебе не молюсь,-
Но сказочным силам -
Земным всем - спасибо,
А я не просила,
Но здесь мой приют.

Отец мой небесный,-
Земные родные
Мои - нет вины их
В моей нелюбви - и -
Всё так справедливо,
Что нету счастливей
Детей, исполняющих мысли твои.

Прошу твоей веры,
Ведь Ты - в самом деле:
В пространстве -
на Небе? -
В космическом льде!
Материей солнца
Нам воля дается
А мы - добровольцы
В её доброте.

Разрушь наши стены
Хаосом Вселенной,
Безмолвною сутрой
Поведай, о мудрый,
Нам наши ошибки,-
Но дай силы жизни -
Оставь, Боже, силы
Любить этот мир!

(Весы, 1987)

Это отражает мою веру, но чувствовать себя все время инопланетянкой? Я хотела оставить это позади, чтобы не возвращаться. К чему? К собственной личности. Я думаю, я достаточно личность, чтобы перестать ею быть. Может, это гордыня? Тогда не получится.


Глава 2. СНЫ

Я люблю сны - они несут достоверное знание. Единственное, что их портит,- несовершенство нашей личности. Всё же они очень примитивны, и очень отражают нас. Последнее - действительно большой недостаток, так как во сне содержится и иная реальность.

ПОДСОЗНАНИЕ

Смежает сон пустые вежды,
Усталость требует своё,
И поручив себя надежде,
Летишь в тупое забытьё.

Там чудеса: там чувства бродят,
Там мир сиянием блестит,
Обрывки мыслей хороводят,
Лишь разжигая аппетит.

Там продолженье бесконечно
Пленяет магией конца,
А время слишком быстротечно,
Чтоб скрыть мелодию лица.

И потому - там всё понятно,
Что в жизни было и что есть,
И потому - невероятно,
Что я живу не там, а здесь!
(1983)

Приснился мне в ту пору сон.
Довольно темная комната с тягостной атмосферой. Когда попадаешь в такие места, остается предположить, что это больница или морг. В подтверждение моему мрачному выводу мимо меня прошли несколько привидений: одно даже было без головы, другое - с синяками под глазами и бледно-зеленое. Но привидения отличаются от душ, и их всегда можно узнать: они - не то, что есть. Поэтому я не обратила на них особого внимания, и они рассеялись.
Комната сразу стала шире, потолок тоже уплыл вверх, и за ним полетела я. Летать во сне - гораздо удобнее, чем ходить, только иногда приходится нагибаться, если надо миновать дверь. Потому что пролетать сквозь стены я не решаюсь.
Я летела и кувыркалась, то в движении, то останавливаясь, и сработал эффект замедленного кадра - я увидела, что мое тело размножилось, сохранившись во всех этих позициях. Мысль, что что-то тут не так: наверное, я отражаюсь в зеркалах, уставила комнату зеркалами. Но чуть быстрее этого растворилось окно во всю стену, и я увидела голубое небо и великолепный горный пейзаж. Я высунулась в окно: это был второй этаж - и спустилась на землю. Дом остался позади, а я подошла к небольшому деревянному поезду без крыши. Пассажиры сидели в ожидании, а двум машиниста, которые беседовали рядом, ехать явно не торопились. "Давайте, я поведу,"- предложила я. Машинисты, полукивнув-полупоклонившись, отошли в сторону.
Я села на переднее сиденье: там не было ни двигателя, ни пульта управления - ничего, только два деревянных рычага, представлявших одно целое с деревянной же скамейкой. Я взяла руками рычаги и опираясь на - солнечное сплетение? - повела поезд. Возникало то же ощущение, что и при полете: и то же чувство владения чем-то непривычным, не своим.
Состав ехал вперед, по красивым долинам трав и желтым холмам. Мне было очень хорошо, и увидев гору, я повернула вверх - как же иначе! Но через некоторое время я почувствовала, что силы скоро оставят меня. Затормозить невозможно - поезд покатится вниз. Надо представить вершину! - приказывало сознание, а то просыпаться посреди такого сна - сердце будет колотиться еще так: просыпаться надо в покое. Только бы не проснуться! И тут я увидела вершину горы: но силы были израсходованы на то, чтобы ее представить. Поезд чуть дернулся в сторону и зигзагообразно встал, чуть не доехав до перевала.
Пассажиры вышли из поезда, к моему удивлению поблагодарили меня и сказали, что дальше: вниз - они доедут сами. Мы пошли созерцать окрестности. Неподалеку виднелась пропасть, и я подошла к обрыву сквозь пышную густую траву с сиреневыми цветами: вот бы тут полетать! Но картины вскоре расстаяли, и я уже спокойно проснулась.
"Такой ты несерьезный человек,"- сказал Веташ, мой супруг, когда я рассказала ему этот сон. "Вот так поезда и разбиваются,"- подтвердил с озабоченным видом Ганимед, наш знакомый, приехавший к нам в гости,- но о нем я расскажу потом.

Той весной мы с Виташей (это более ласковое сокращение от имени Виталий, а Веташ - его астрологический псевдоним) совершили чудесную поездку за город, на дачу к знакомой. Недалеко от Финского залива там было огромное озеро, где отдыхала сотня лебедей, уставших от перелета, и бескрайний лес, с огромными елями, частью малопроходимый из-за завалов, которые возникают в районах болот. В лесу следы кабанов, а людей там мало: это закрытая зона.
Я пыталась учить иероглифы, но расслабляющая обстановка давала о себе знать. По японским поверьям духи-ками спускаются к людям по деревьям. Обратиться к ним, что ли? Вдруг помогут как следует настроиться на японский! Я пошла в лес гулять. Было уже под вечер. Солнце перестало раздражать стволы деревьев, и лес приоткрывал свою глубину. Я шла и шла, но мох был мокрым, и проходы между коврами маленьких елочек у подножия больших не давали остановиться. Наконец, почва стала более уверенной.
Передо мной стояла большая красивая сосна, вполне достойная поклонения. Я мягко упала на колени в мох и попробовала помолиться о моем японском поприще. Но - только первые слова обратились к дереву и небу над ним, как я поняла, что не хочу ничего, кроме этого покоя и позволения вернуться сюда снова и оставаться с ним сколь угодно долго. Вечно жить в этом лесу, не отрываясь смотреть на это небо и не делать более ничего - настолько мелочными стали все дела, по сравнению с величественным покоем леса. Сколько-то я еще стояла молча, вдохновенно беседуя с этой сосной и ни слова не запомнив из этой беседы. Затем, с сознанием свершенного и одновременно несделанного дела я пошла обратно, с удовольствием представляя, как Веташ и Белла - хозяйка дачи, исчерпав остальные темы, обсуждают, не заблудилась ли я в лесу (впрочем, супруг знал из наших походов, что я люблю лес, и это не то место, где я могу так запросто заблудиться). Спускался сумрак, и белый туман лебединого озера тоже был мистическим.

А дальше, дома - я все-таки взялась за иероглифы и выучила необходимый минимум, чтобы поступить в заочную аспирантуру - но дело затянулось, а потом я сдавать его так и не пошла. Напряжение памяти всколыхнуло то, что лежало на дне,- и это оказалось сильнее.
Параллельно занятиям я вспомнила о прошлом - и о любви. В небе был аспект любви: соединение Венеры с Марсом - он принес то состояние, которое я впервые испытала в 14 лет: ощущение, что любовь покидает меня. Я тогда была влюблена в идеальный образ, и мне казалось, что это никогда не кончится,- но вот оно кончилось месяцев через восемь, и с полгода я не могла утешиться, отмечая траур. И я поняла, что любовь должно поддерживать что-то реальное, чтобы она жила.
Потом я влюбилась в канун восемнадцатилетия. Он был моим другом, и это было так хорошо, что я не увидела в нем никого, кроме друга. И он полюбил другую девушку: которой мы с ним хотели помочь. Мы вместе учились в Университете, вместе пели в хоре и все свободное время были вместе: в одной компании, года два. Но я узнала, что он уходит в армию,- и решила скрыть свое чувство, чтобы нам остаться друзьями. Я сделала вид, что мне нравится наш знакомый, который и ему несомненно нравился, и - перенесла свое чувство на него. В юности мы не умеем притворяться - искреннее намерение становится правдой. И я поняла, что любовь можно перенаправить с одного человека на другого.
Другой нравился мне за то, что умел влюбляться во всех подряд - он симпатизировал людям, и был в этом красив,и красиво играл на гитаре. Он был старше нас и являл образ более эмоционально развитого человека - в какой-то мере идеала любви. Как тут было и в самом деле не влюбиться? Я тоже любила играть на гитаре. Но его игра была игрой - и когда я это увидела, никакие уверения не смогли вернуть ему мое расположение. Расстроенная несоответствием внутреннего и внешнего, которое для юности всегда выглядит предательством, я поднималась по ступеням экскалатора, когда судьба вдруг ясно задала мне вопрос: хочу я его любить или нет? Я ответила: нет - и мое чувство исчезло бесследно: в один момент, раз и навсегда. И я поняла, что человеку дано выбирать: любить или не любить.
А с третьим нас объединил философский склад ума. Он любил мою подругу, которую очень любила я. Но на самом деле он ее не любил так, как должен был любить. Потому что он полюбил меня, помимо своей воли и моего желания. Я сказала ему, что не смогу его любить. И он поверил мне: поскольку был влюблен. Я отказалась от такой любви, и он от нее отказался. И моя подруга решила уйти от него: она-то его очень любила! При этом она думала, как бы мне не повредили их отношения, а я думала, как бы им помочь. И каждой стороной нашего любовного треугольника (стабильного трина трех знаков воды, если астрологически) в итоге стал альтруизм.
Мой знакомый философ даже попытался ее вернуть: чтобы она его отвергла и сделала свой выбор не вынуждено, а свободно. Со мной он был предельно откровенен. Он был далеко не ангел - скорей, наоборот, и куда благими намерениями вымощена дорога, всем известно. Но за три месяца таких перипетий мое чувство к ним обоим приняло до того неземной характер, что совершенно растворило личное отношение, и стало преломляться в других людях тоже. И я поняла, что даже страсть есть лишь часть единой, вселенской, любви: милосердной настолько же, насколько разумной (ведь вряд ли бы мы себя столь сумасшедшим образом вели, если бы друг друга не любили). Она теряет конкретный образ, сохраняя чувство, поэтому мы и можем его перенаправить на другого и можем выбирать: не любить или любить.
Конечно, рассказать так - не рассказать ничего: люди понимают целое через детали. Но здесь не столь важны детали, а то, что три мои влюбленности сменили одна другую без перерыва, а четвертым был мой супруг, чувства к которому приняли до предела стабильный земной характер. Я столь боялась его потерять - как первых трех - что это перекрыло все остальные чувства.
Но мое отношение возникло не на пустом месте: моя любовь была естественным продолжением всех прежних историй и той безличной любви к людям, которая может быть направлена на кого угодно. Я почти не испытывала страсти, я даже ревность почувствовала лишь раз: к старой фотографии с его знакомой художницей, где он грустно смотрел на свою картину, с задумчивым видом и волосами чуть не до пояса. Когда я с ним познакомилась, волосы были уже до плеч, и внешне он вел себя всегда весело. И если бы он сам не был влюблен, он мог бы решить, что я его не люблю: а так ему казалось, что я, когда говорю с ним, приподымаю его над землей.
Может, было б лучше для нас обоих, если бы мы познакомились раньше и не имели - ни он, ни я - никакого прежнего багажа. Но узнай мы друг друга раньше, мы, возможно, не заметили бы друг друга: как люди проходят мимо чего-то им давно известного. А может, сочли бы друг друга слишком недоступными (вольный художник - и философиня с университетским образованием?) Или не имели бы сил - друг друга удержать. А так мой страх направлял мою женскую логику к совершенно верным шагам. Я даже сказала первой: "Давай поженимся", именно в тот момент, когда его в очередной раз посетила мысль, чтобы оставить этот мир. Его интуиция просыпалась подобно моей: он тоже не раз догонял меня и ловил - у края нашей разлуки (в другое время она могла спать спокойно).
Любовь вернула нам не только чистоту юности, но даже безмятежность детства, перегруженного слишком серьезными вопросами о смысле жизни. Нам даже иногда снилось, что мы сидим за одной школьной партой. Поэтому я привыкла жить в инерции любви. Речь не идет о сильных чувствах: будучи замужем года четыре, я просто привыкла к ощущению эмоциональной полноты. И вот мне показалось, что оно уходит. Я почувствовала, что должна выбирать: идти ли в социум, с его холодной трезвостью, или вернуться в прежнее состояние готовности писать стихи и перекатываться с волны одной внутренней эмоции на другую. Мне дан момент выбора в отношении чувств - но лишь момент, а принятое решение надолго становится бесповоротным. Любовь - второй источник энергии, кроме социальных эгрегоров. И я выбрала его. Пусть побеждает чувство, а не намерение.

Поражение часто оборачивается победой. Если сдерживать чувства, они бьются о преграду, если отпустить - они сами найдут дорогу к тому, что человек действительно хочет.
Той весной, о которой идет речь, мне попалась книга с жизнеописанием Рамакришны, которое создал Ромен Роллан. Это вдохновенная книга - и она была настольной, например, у ученого Вернадского, создавшего наш современный образ ноосферы: единой информационной оболочки Земли.- Ведь душа не различает науки и религии, когда ищет источник творческого вдохновения.
Рамакришна - человек, который половину жизни провел в экстазе. В 28 лет он был признан божественным воплощением; лишь в 44 - захотел иметь учеников, которые сопровождали его 6 лет до его смерти (для астрологов приведу даты: 18.2.1836-15.8.1885). Великий мистик умер от рака горла, не переставая принимать верующих; за себя он не молился. Его ученик, Вивеканада, распространил его идеи на Западе, но само учение Рамакришны не оформлялось в доктрину и не имело никаких ритуалов, даже обряда посвящения в ученики. Рамакришна видел и пытался указать каждому его собственный путь. Основная его идея - все религии ведут к Богу. Книга Ромен Роллана доносит такой образ великого мистика:

ПОСВЯЩЕНИЕ РАМАКРИШНЕ

Ты - для Бога поёшь и пляшешь.
Ты - от боли читаешь в сердце.
Пред тобой - города и пашни,
Перед ними - твой взгляд младенца.

И, закованные в одежду,
Смотрят люди тебе в догонку.
Дарят люди тебе надежду:
Верят люди глазам ребёнка.

"Не зови меня, не зови же! -
Молишь ты свою Мать-богиню,-
Ведь призыв раздается ближе:
На кого же я их покину?

- Не зови меня, не зови же!-
Я ни мук твоих, ни блаженства
Не прошу: пусть я в них увижу
Мать, твой облик и совершенство!

- Я б родиться хотел собакой
Ещё раз в этом море ада,
Если б мог послужить хотя бы
Лишь единой душе во благо..."

Но Богиня неумолимо
Увлекает тебя в объятья:
Кровь и ужас в прекрасном лике
И безмолвие всех понятий.

Пусть другой завершает дело,
А тебе от неё не деться!...
В напряженьи застыло тело,
Растворилось в покое сердце.

Ты для Бога - поёшь и пляшешь.
Ты от боли - читаешь в сердце.
Пред тобой - города и пашни,
Перед ними - твой взгляд младенца.

Я прочла книгу Ромен Роллана, сочинила песню - и приснился мне сон. Еду я по каким-то городкам на велосипеде, одна. Я должна была с кем-то встретиться, да не встретилась, и поехала дальше. А среди людей разносится слух, что в одном городе умер отшельник, и люди идут к нему туда, поклониться. И я тоже еду туда. На площади - деревянный помост и погребальный костер, и толпа людей: они вереницей подходят к нему. Его тело, обтянутое кожей, похоже на мумию: это небольшой человек, черноволосый, и - почему-то очень молодой. Но он и не должен быть старцем! - думаю я (ведь если есть старость и опытность души, то есть и ее вечная молодость!)
"Боже мой, Господи! - начинаю я молиться.- Пошли мне Любовь!" Отшельник чуть приподымается, опираясь ладонями о помост, и посылает мне - не то, чтобы глазами, а телом - волну энергии, которая охватывает меня, и наступает сон без сновидений. Но просыпаясь, я помню ощущение.


Глава 3.
ВТОРНИК И МЫ

Так или иначе, но желание мое исполнилось - я нашла классический жизненный ориентир, на который могла во всем положиться. И мое социальное будущее уже не представлялось мне столь безнадежным, как раньше. Точнее, оно вообще уже никак мне не представлялось - может, потому, что дело было весной, при соединении Марса с Венерой, но во мне просыпалось какое-то подобие детской влюбленности и любви к миру. А еще я прониклась индуизмом - чему сама удивлялась, потому что до того была убеждена, что религией рациональных людей может быть буддизм, и только.
"Ты у нас на двоих одна женщина",- сказал мне как-то супруг, когда мы говорили о чем-то кроме наших совместных бытовых дел и творческих занятий. Я приняла это как комплимент моей трезвости - не беда, что от умной женщины мужчине достается половинка! Зато в том, что я женщина, у меня сомнений не возникало. И потом, для духовных поисков это плюс: как говорит неканоническое Евангелие от Фомы, "женщина, ставшая мужчиной, спасется".
Правда, это неканоническое Евангелие: того самого Фомы неверующего, которому Христос доверил и другие эзотерические истины,- а в более привычном варианте мы найдем другое: "Женщина спасается рождением детей". Конечно, беременность поглощает все издержки страсти, возвращая организму естественную невинность - а потом дети занимают столько сил, что на такое познание, которое в христианстве связано с искусителем, времени уже не остается. Но о детях мы не думали: и без того переполненной в то время была наша жизнь, в 12-метровой комнате коммуналки.
Буддистов я встречала среди образованных людей, а вот индуисты мне казались менее серьезными. Правда, среди наших хороших знакомых был кришнаит: звали его Крис. Он был человеком мягким и неформальным, как истинный Телец, и потому у него было поразительно много хороших знакомых. Однажды из окна Крис увидел человека, на сумке которого была надпись на санскрите: "Веташ." Такого санскритского слова Крис не знал, поэтому он спустился на улицу и спросил моего будущего супруга: что это такое? "Это я",- объяснил Веташ: больше всего на свете он интересовался письменностью разных народов. Он изучил сотни разных письменностей, и его постоянные размышления на тему формы букв иногда принимали прикладной характер. -
Привычные нам латиница и греческая письменность возникла из египетских иероглифов, но знаки неслучайно приняли ту форму, которая легла в основу нашего письма. Например, "О" - округлое, как этот звук или форма губ, которые его произносят. Или "А" - самый ясный, открытый и громкий звук, психологические характеристики совпадают с активной формой треугольника. Но в русском языке, как и многих других, есть неудобные знаки, есть лишние, а есть лакуны: иногда один звук обозначается несколькими буквами. (Например, в международных паспортах наша буква Щ обозначается аж 4-мя буквами: SHCH.) И Веташ стремился создать универсальный алфавит, который бы охватывал достаточно красивых и гармоничных знаков, чтобы можно было писать на нем на всех разнообразно звучащих языках - и таким образом хотя бы письменность в мире стала единой. Идея универсального алфавита, как и универсального языка, была популярной в прошлом веке, и у нас, в России, еще в 20-х годах. -
Конечно, в период нынешней пост-перестроечной глобализации, когда единственно возможным образом жизни мыслится американский, а единственно возможным международным языком стал английский, эта идея предстает полностью утопической. Ее практическим воплощением могла бы стать единая фонематическая транскрипция (кроме фонетической, которая существует сегодня со множеством дополнительных значков, только как специально-научная). Но до перестройки такая идея казалась слишком радикальной даже для Университета, хотя ныне почивший глава кафедры фонетики признал эрудицию Веташа, а сегодня лингвистам не до идей - лишь бы выжить на зарплату. Как любая утопическая идея проходит сквозь всю жизнь ее носителя, идея международного алфавита владела моим будущим супругом с детства, когда он впервые стал читать вывески, удивлявшие его то гармонией, то дисгармонией своих знаков, и видеть буквы и цифры в цвете.
Разная форма букв по-разному может отразить характер одного и того же звучания. Но характер - это уже психология человека, поэтому Веташу нравилось писать разными письменностями имена людей (так и свое он написал на сумке). Чтобы имя отразило суть явления - чтобы подошло человеку. Потом он стал сам подбирать имена людям, когда имя не подходило человеку или было слшком банальным (Сергей, Андрей, Лена, Таня) - и уже не отражало никакой индивидуальности характера. Чтобы проявить эту уникальность, Веташ стал рисовать цветообразы людей, которые потом вылились в законченную форму герба. Рисуя герб, Веташ стремился, чтобы он не только нравился самому человеку, но и все окружающие легко узнавали в уникальной цветоформе герба его владельца. Когда мы с ним познакомились, для Веташа было знаком судьбы, что и мне нравилось делать то же самое: только я рисовала графические портреты людей: их внутреннюю символику в черно-белом варианте, и подбирала философский девиз. Веташ тоже подбирал девизы: к гербам людей - и мы оба использовали для этого латынь - не окрашенный эмоционально или национально язык, универсализм которого не вызывает сомнений. - Нам обоим нравилось видеть внутренний мир других людей: рисуя структуру их души отсюда и возникли потом занятия гороскопом.
Познакомившись с Крисом, Веташ некоторое время посещал сборища кришнаитов, избавляясь от привычной депрессии. С песней по жизни идти веселее - даже если она индийская. А потом он организовал свой приемный день - я стала там хозяйкой, до того, как стала его женой. Раз в неделю, по вторникам, к нам без звонка могли прийти наши знакомые и привести с собой кого угодно. Крис порой тоже приводил компанию кришнаитов с их музыкальными инструментами - и наши гости пели вместе с ними - как мы вообще часто пели, играли на гитарах или читали стихи.
Как-то к нам зашла профессиональная поэтесса. И ко всеобщему удовольствию оказалось, что все присутствующие пишут стихи - или когда-либо писали. И стали их читать: чтобы сделать приятное профессиональной поэтессе. Ее честолюбию в тот день был нанесен удар, но дружеские чувства польщены. "Вот только ты, наверное, не писал",- попытался угадать Веташ, обратившись к нашему знакомому Раку, молчаливо вырезавшему фигурки из кости, пока остальные принимали участия в дебатах. "А вот и не угадал",- ответил тот и потом, несколько смущаясь, подарил нам вручную переплетенную маленькую книжечку своих стихов.
Но, конечно, больше всего мы любили спорить об идеях. К идейному расколу это не приводило, потому что объединяло Вторник незримое понятие общей гармонии - родственной китайскому дао. Впрочем и само это слово употреблялось столь часто, что один наш приятель-Стрелец, лингвист самого критического ума, который как раз и познакомил меня с Веташем, как-то попросил: "Подао мне сюда чашку чая". Чай мы заваривали в термосе, а на керамических чашках Веташ нарисовал краской знаки Зодиака (чтобы гости их не путали и не приходилось их мыть, лишний раз прогуливаясь по корридору коммуналки). Как оказалось, вторник, день Марса, - в Ленинграде очень хороший день для приема гостей: когда они уже проснулись после воскресенья и еще не выбились из сил к концу недели.
Мы и сами делились с гостями своими идеями, картинами и стихами - особенно, когда занялись астрологией: в которую тогда никто не верил. Поскольку мы изучали параллели: звука - и его цвета, формы - и ее смысла, астрология стала методикой, позволившей сводить аналогии в единую систему. Мы сами долго не верили ей - потом взяли Большую Советскую Энциклопедию, выписали из нее всех мало-мальски известных людей, распределив их по знакам Зодиака и сферам их деятельности (это заняло несколько месяцев), и проанализировали их творчество, составив таким образом собственные представления о знаках Зодиака. Потом начертили семь сотен гороскопов особенно ярких творческих личностей - и картина получилась вполне убедительная.
Время у нас было: оба мы работали два раза в неделю, получая свои 83 рубля (этого хватало на отпуск, и мы даже откладывали на сберкнижку - и зря, потому что собралась солидная сумма, которая пропала при девальвации 1992 года). Книг по астрологии тогда еще не было, таблицы на XX век прислал по просьбе Веташа его приятель из Америки, а другие данные позднее расчитал на собственной программе ЭВМ наш знакомый астролог Шестопалов под крышей Политеха (в лаборатории "бионамических измерений", при ней родилась ассоциация "Прикладной парапсихологии" - я там тоже потом работала, об этом как-нибудь позже напишу, не в этом рассказе.)
Мы сделали гороскопы своих друзей - и стало понятно, почему именно получилась именно такая цветовая символика их гербов и такие девизы. Наши астрологические знания мы опробировали и на гостях - и потом подсчитали, что за три года в нашей 12-метровой комнате побывало 300 человек только таких гостей, которых мы видели по одному разу. Как-то раз там уместилось 27 человек - из них четверо сидели на шкафу, где Веташ сконструивал второй этаж: кровать, на которую вела лесенка. Потом, на улице, мы нередко встречали людей, которые узнавали нас в лицо (а мы их - нет, разве по знаку Зодиака). К тридцатилетию Веташа и трехлетию Вторника я сочинила частушки про его завсегдатаев. Моя частушка про Веташа была такая:
Суета, ажиотаж,
Ярких образов мираж,
Легче герб им сотворить,
Чем успеть поговорить.

Наш Вторник, совпавший с началом перестройки: 1984-1989 годы - это был период перехода от книжного к практическому опыту, когда людьми двигало стремление опробировать в жизни духовное знание, подчерпнутое из книг. Это был практический поиск (в отличие от теоретического, присущего концу 70-х - началу 80-х.) Но прежде всего это был поиск. Поэтому сохранялась духовная высота идейных споров - практически не достижимая сегодня (когда каждый либо нашел что-то - и не воспринимает ничего другого, либо ничего не нашел - и потому тоже ничего не воспринимает). Бились копья во славу духовности, но не ломались. Даосизм вопринимался как что-то само собою естественное; буддизм - как нечто бесспорно разумное; христианство - как свое, фанатично-идейное; суфизм - как возвышенно-романтическая поэзия; индуизм - как поиск в сторону экзотики; а атеизм - как общепринятый, консервативный статус кво. Мы обменивались совершенно разной, полухудожественной и полунаучной, и самиздатовской литераторой. И один пианист принес на Вторник книжку о Рамакришне, пробудившую во мне духовное притяжение к идее единства всех религий - и любовь к индуизму.
Конечно, эта любовь носила теоретический характер, как и мои прежние книжные знания по даосизму, буддизму и христианству. Ленинградские кришнаиты никогда не являли яркого образа индуистских чувств - вероятно, из-за нашего климата. И вегетерианство Криса, делавшего его худее худого, не помогло ему, когда пришли грубые времена сражений с трудностями жизни за примитивное выживание. Не помогло и то, что он работал в "Скорой помощи" и пытался создать рок-группу, - скорее помешало. Вдобавок, он был из интеллигентной семьи - и с точки зрения индуистской доктрины можно только порадоваться, что он покинул этот мир до того, как нас постигло нынешнее духовное оскудение.
Всех религий экстремист,
Бас-гитары анархист,
Смотрит чуть-чуть искоса
Родственник Стравинского.

Богатство красок индуизма и радостный мир его праздников чуть приоткрыли мне только ташкентские кришнаиты, адрес которых Крис нам дал, когда мы с Веташем путешествовали по Средней Азии. Мы ехали на велосипедах маршрутом: Ургенч-Хива, Бухара-Самарканд-Пенджикет, а потом через перевал Ура-Тюбе и Ташкент. Ташкент, по сравнению с остальной Средней Азией,- та же Москва. Но там кришнаиты, располагая всем теплом местного солнца и всеми разновидностями местного питания, чувствовали себя гораздо более на своем месте. Мы были там в 1987 году, в августе - они как раз готовились праздновать день рождения Кришны, на который полагается изготовить 108 блюд. Постарались ташкентцы на славу, и главный кришнаит, который собирался в то время стать депутатом, после трапезы сказал: "Теперь споем мантры: чтобы все это переварить, без Кришны нам не обойтись." Обстановка была жаркая: перестройка в Средней Азии еще практически не началась, и окна были по советской привычке занавешены одеялами - дабы соседи, привлеченные музыкой, не стучали в стены или еще куда.
Поездка в Среднюю Азию была самой яркой из наших ежегодных велосипедных путешествий тех лет.


Глава 4.
ПУТЕШЕСТВИЕ ПО АЗИИ

Средняя Азия жарче Индии и более по-русски открыта. Но неслучайно арии пришли в Индию все же из нашей Средней Азии: душевный склад этих стран до сих пор похож. В Средней Азии люди часто с затаенным трепетом спрашивали нас, любим ли мы индийские фильмы. Сказать "нет" - означало бы обидеть, и они бывали нам признательны, когда мы искренне говорили, что смотрим их с удовольствием.
Средняя Азия более близка Индии, нежели России: когда окунешься в ее неторопливую, размеренную жизнь, даже Кавказ покажется Европой. Люди очень мягкие и гостеприимные, с тонкими чувствами. В тех местах шел великий китайский шелковый путь, и культура гостеприимства осталась на высоте. Если среднеазиаты остановятся заговорить с туристом, то считают уже своим долгом пригласить в гости или в чайхану и устроить на ночлег. Как-то мы ехали мимо кишлака и хозяин позвал нас выпить чаю: в его доме не было даже телевизора (горы не дают принимать передачи), но полуобернувшись к нам спиной, за каким-то предметом, он извинился. Хозева стараются сделать гостю приятное, подкладывают подушки на караватах, за которыми пьют чай (откуда наше слово "кровать"): они хотят, чтобы гость расслабился - тогда им и самим комфортно общаться с ним.
Однажды нас позвали на свадьбу - и когда мы стали танцевать, приходилось сдерживать свои движения, чтобы они не выглядели грубыми. А как-то Веташ стал с размаху кулаком выколачивать монетку из плохо работавшего автомата с газированной водой - тут же прибежал среднеазиат и стал его успокаивать (а не ругаться матом, как сделал бы на его месте русский охранник). Впрочем, газированная вода в Средней Азии не спасает: только горячий чай, который мы всегда возили с собой во фляжках. Мы брали кипяток в чайхане, а черный чай заваривали сами - местные пьют зеленый, но он понижает давление - это не для велопохода.
За сорок дней мы лишь пару раз ночевали под открытым небом (палатку мы не брали: в средней Азии нет дождей). Один раз это было на Кайракумском водохранилище, под Ленинабадом: где был маленький водопад. Мы купались там целый день, невзирая на змей, которых тоже привлекала вода. В сумерках Веташ начал разводить костер, взял толстую кривую палку - а она выскользнула у него из руки и уплыла: змеи первыми не нападают на человека. Как ни странно, мы ни разу не встречали скорпионов - которыми пугает русских Средняя Азия.
Другой раз мы ночевали в горах, под Пянджикентом: мы залезли в спальники под одиноко стоящим деревом - но было не уснуть: настолько величественно распростерлось над нами звездное небо. С иссиня-черного, со всех сторон надвигающегося на нас Космоса падали огромные, яркие камни метеоритов. Казалось, град раскаленных булыжников падающих звезд обрушится прямо на наши головы. А на горизонте со стороны гор время от времени вздрагивали молнии: в горах бывают грозы, в отличие от долины. В горах Самарканда они идут каждый день - хотя в самом городе уже года три как не было дождя. И хотя зарницы сверкали далеко - среди ночи нам было бы некуда деться, если бы они принесли дождь. Наше несчастное дерево в пустом поле никак не могло бы нас защитить: оставалось лишь надеяться, что Перун не коснется его своей стрелой. Но даже если не думать о грозе - чтобы испытать ужас перед Небом, который ощущали древние, достаточно было этих огромных звезд и этого чувства своей незащищенности. Мы укрылись спальниками с головой - и только тогда уснули.
Еще одно природное впечатление, кроме гор,- это пустыня. Собственно впечатления никакого - шоссе, а по обе стороны его действительно пустыня - ничего нет. На разогретом асфальте остется колея от колеса велосипеда, и в середине дня все дороги вымирают. В районе Навои мы сорок километров ехали в такой ситуации, вдобавок не запаслись как следует водой - и когда потом нам попался колодец - я пила из него, даже не дождавшись, пока Виташа зачерпнет воды из самой глубины. Мы ночевали там в совершенно пустом маленьком аэропорте. Потом у меня поднялась-таки температура - может, потому, что там ночью был сквозняк, или потому, постоянно обливалась водой из-под колонок - все же в пустынной местности очень жарко. Второе такое душное место было под Кокандом - и когда Веташ решил спросить какую-то машину, правильно ли мы едем на Коканд, он выговорил это слово с совершенно правильным местным произношением: КХКАНД, с гортанным звуком и глубоким "А"- так у него пересохло в горле.
В Коканде есть, что посмотреть - обширный дворец хана, там было и действующее медресе, в советское время: нас туда пустили: гостям можно. Коканд - город на пересечении путей и предпринимательский дух там сильнее, отчего в целом нам там не так понравились, как в других местах. Это край Ферганской долины (где неслучайно произошел первый среднеазиатский конфликт, вызванный перестройкой).
Самый архитектурно интересный город - это Хива: с узкими проходами между наглухо закрытыми глиняными стенами домов, которые выводят к распахнутым площадям мечетей. Хива - это сказка: если бы не мощь и толстые стены ее строений, она была бы похожа на макет, построенный для того, чтобы снимать в нем легенду об Алладине.
Но самое яркое среднеазиатское впечатление - это, конечно, Бухара: с памятником Ходже Насреддину, и национальными кварталами, в которых люди живут, не смешиваясь: не теряя национальных отличий, даже во внешности, уже пару тысяч лет. Мы останавливались там в центре города в медресе, превращенном в гостинницу. Среди его толстых стен, с узкими окнами без стекол, всегда было прохладно, в отличие от современных квартир, куда нас позвали ночевать в Хиве: она была для жизни совсем не приспособлена. В Бухаре мы видели цирк прямо на улице: мальчик ходил по высоко натянутому канату, а мужчину-силача переезжала машина; помощники собирали деньги в толпе (как в индийском фильме "Гита и Зита).
Бухара проникнута местным колоритом, Самарканд нам понравился меньше. Там уже произошло смешение русской и среднеазиатской культуры, а в смешении выигрывает всегда худшее - русская грубость и местное торгашество. Русские не уважают таджиков с узбеками, они называют их чурками и считают людьми второго сорта (за то, например, что любая узбечка может сесть прямо на асфальт или расположиться отдохнуть на траве, если нужно). Русские женщины носят шляпы, сохраняя поразительно белые лица, чтобы отличаться от местных. При этом, как это ни странно, таджики намного культурнее местных русских. Они хранят в душе тысячелетние традиции, а у русских там нет корней, и единственная их опора - ни на чем не основанное великодержавное чувство. Поэтому мы больше общались с местным населением. Что еще нас поражало - практически в любом крупном центре мы встречали улицу Богдана Хмельницкого и никак не могли понять, что же он делал во вссех городах Средней Азии? Правда, местные жители называли свои улицы старыми именами, и вообще адрес им обычно не требовался: если надо было кого-то куда-то отвести, они просто посылали мальчика-провожатого.
Таджики - в большей степени культурное население городов, узбеки до революции жили в деревнях. Национальная политика советской власти решила дать узбекскому пролетариату преимущество - и таджики жаловались нам, что дети их в школе вынуждены учиться на узбекском, дома говорят по-таджикски, а еще должны знать русский - в результате толком не знают ни одного языка. Хотя мужчины все хорошо говорили по-русски, где бы мы ни ехали, а женщины обычно только жестом здоровались со мной, приносили еду и уходили, оставляя нас наедине с хозяином.- При этом неуважения к себе я нигде не чувствовала - напротив: таджики и узбеки уважают людей больше, чем русские, тем более путешественников. У многих древних народов гость считался посланцем Бога - и даже в советской атеистической Средней Азии можно было ощутить это древнее отношение.
В Самарканде мы общались с русскими - но только потому, что там жила наша знакомая художница, которая училась в Ленинграде. Чтобы компенсировать нашу промозглую погоду, она занималась моржеванием:
Вдалеке от Самарканда
Духу очень холодно.
Ничего так не согреет,
Как купанье в проруби.
Мы гуляли с ней по горам, купались в водопадах, лесенкой спускающихся с гор и фотографировали стада овец и пережидали под деревом дождь, который регулярно выпадает на горы в пять часов вечера и длится пару часов.
От Самарканда горы начинают подниматься вверх до Айни, где идет дорога на два перевала - в сторону Алма-Аты и в сторону Ташкента: на Ура-Тюбе. Мы ехали вторым путем: до вершины Шахрестанского перевала (3 500 м) нас подбросила колонна грузовиков, которая везла дыни и арбузы в деревни, недавно пострадавшие от селей. Спускались мы сами - много километров мчась вниз на тормозах.
В Ура-Тюбе мы познакомились с двумя интеллигентными семьями. Одна содержала библиотеку, которой пользовались жители окрестных кишлаков, и вела альбом, где расписывались спускавшиеся с перевала гости и делегации. Хозяин второй был учителем персидского языка. Он с теплотой вспоминал нашего знакомого, который дал нам его адрес, и с любовью показал нам пруд с деревом, где тот любил сидеть. Интеллигенты отличались тем, что у них было мало детей, по местным меркам: в первой семье - всего трое, а во второй - всего шестеро.
Обычное же количество детей в Средней Азии - 12-16, и для каждого сына отец обязан построить дом - почему в некоторых местах деревни уже примыкают одна к другой. Дочери тоже дается приданое: сотня разноцветных шелковых платьев, куча шелковых подушек и одеял, которые используются без белого белья (шелк предохраняет от насекомых). Таджичка или узбечка всегда прекрасно одета, и никогда не ходит в каком-нибудь застиранном халате, как русские деревенские люди, - даже если убирает навоз за коровами.
Нас радовала и красота среднеазиатских лиц - особенно после того, как мы посмотрели раскопки Афрасиаба. Те черты, которые отражали фрески: им было несколько тысяч лет - можно было встретить на улице. Таджики бывают зеленоглазые, и неслучайно иногда считают себя отчасти потомками войска Александра Македонского.
Таджики - индоевропейцы, арийцы с правильными чертами лица, их не надо путать с монголоидами-киргизами. Деревню последних мы тоже как-то проезжали, краем зацепив Киргизию, но в ней не встретили такой мягкости, деликантности и радушия, как в Узбекистане у таждиков (это не я перепутала, а советская власть). Казахстан же более всего поражает не людьми, а кладбищами - каменными домами могил, которые мы во множестве наблюдали из окон поезда в пустыне и которые выглядели убедительнее, чем строения для живых. У казахов есть размах строительства. У таджиков и узбеков мы тоже наблюдали строительные работы: но они выглядели очень неспешными, тем более, что требующая физических затрат работа - такая, как строительство - летом из-за жары начинается в сумерки и продолжается при искусственном освещении после заката. И главное блюдо - плов - жители едят ближе к 12-ти ночи. Плов едят руками - правда, нам, как гостям, выдавали ложки.

СРЕДНЯЯ АЗИЯ

Пыльное солнце, спицы в пыли,
Мягкий асфальт растворился в дали...
Ходят верблюды стадами в Хиве,
Ездят бабаи верхом на осле.
Ослик понурый прижался к стене.
Тень под чинарами здесь в чайхане:
Мягко по-местному нежно уважат -
Мирно-спокойная жизнь не по-нашему.

Кеды горячие впились в педаль -
Бархатно-охристая Бухара:
Ханство базара, эмира сарай.
Льются слова, как в арыках вода,
Вьются напевы улиц ходами...
Индии веянья вечный напев,
Сорок косичек - и все до колен,
Солнце материй здесь ярче светила.
Небо в мечетях, а город в руинах.
Люди - восточные дети кварталов:
Тысячи лет как совсем не бывало.

Ровная плешь равномерных пустынь
Есть за Кокандом и под Навои.
Город-оазис в пустыни заходит
И комаров на арыках разводит.
Днём по пустыне нормальный не едет:
С двух до пяти в чайхане на обеде
Люди, машины, ослы и бараны
Тенью укрылись и кушают рьяно -
Плов несолёный и сахар трёх видов
Нас утомили своим колоритом,
И на жаре как-то нет аппетита.

Арки Регистана, будки телефона -
Сколько не искали, спали на вокзале.
Азия торгует, русские грубят -
Этот сумасшедший город Самарканд.
Им бы бросить город, да уехать в горы:
Каждый день там дождик - нам сказал художник.
Козы и овечки, чабаны и речки.
Льются водопады, и всегда всем рады.

Горные таджики деликатны очень,
Дом у них обширен, а уклад устойчив:
К потолку подушки сложены радушно -
Полосатый кладезь доверху матрасов,
На полу разложены пиалы с лепёшками.
Жёны молчаливы: правит всем хозяин -
Сотня платьев ярких, да детей десяток.
Если кишлак проезжаешь насквозь,
Дети несутся лавиною с гор
И вдоль дороги кричат голосисто,
Как птичья стая: "Туриста, туриста!"
Дома они очень тихи, не спорят,
Так и растут, как цветы без надзора.
А как всё растёт, поражаемся:
В год по три урожая там.
Очень приятен на вкус
Мраморный белый "тарбуз".
Однако арбуз горячий -
Совсем не такая удача.
Пальме подобен подсолнух.
Время колышется сонно...
(авг. 1987)


Глава 5.
ИНДУИЗМ И БУДДИЗМ

Сделав этот экскурс в нашу прошлую жизнь, вернусь к индуизму. Индуизм был близок мне образом жизни как игры - иллюзии. Но не в смысле миража, а в более простом смысле: то, что мы думаем о происходящем, это не то, что есть; весь здравый смысл человечества - не более, чем сиюминутный срез вечного, и очень кривая его проекция. И разум, и чувства - то, что искажает реальность, в отличие от духа и души, которые отражают ее как есть. И это отличается от христианского мировосприятия, где ошибаются чувства и душа (душевное - низкое по отношению к духовному), а прав дух - и разум тоже (во всяком случае и в нашей нынешней и в западной культуре это так, даже если эзотерика допускает отклонения. Даже "Верю, потому что это абсурдно!" ранне-христианского апологета Тертулиана все равно содержит опору на разум, хоть и от противного). Западное "spirit" - это дух и одновременно интеллект. Но русские слова "дух" и "душа"- изначально одного корня и смысла, и это близко восточной философии (дух-атман=Богу-Брахме; и душа пребывает в Боге, потому они и не заблуждаются, в отличие от разума и чувств). А западной философии как раз присуща опора на чувственный опыт, как точку отсчета.
Из буддизма ли, или из опыта, или по молодости, я не воспринимала чувств слишком серьезно: это фиксация состояний природы, они проходят сквозь - ну и пусть. Гуны вращаются в гунах - пусть себе вращаются. Это восприятие жизни как иллюзии отчасти переносилось на мое отношение к социуму - и с таким отношением, конечно, толку чуть пытаться в нем устроиться эмоционально-стандартным способом. (Может, потому что в России в дело надо вкладывать всю душу и более того - всю жизнь, особенно при нынешней нестабильности, но и при прежнем формализме было не проще. И даже христианская серьезность тут не помощница: ведь у нас редко ценят старательного работника, а проходимцам, как ни странно, всюду дорога открыта.) Чтобы жить в нашем социуме, надо принять его правила: игру его стандартов разума и игру эмоций - но это совсем не та игра, о которой говорит индуизм: не игра духа и не игра души.
Для индуизма, отражающего знак Рака, мир - творение игры, но именно это делает его живым: столь живым, как его воспринимают дети. И любое социальное действо хочется видеть именно такой игрой: игрой одушевленных идей и живых отношений - игрой в разноцветный бисер, о котором писал Гессе. Гессе был Рак, и понимал, что такое жизнь.
Водолей-Россия - гораздо более абстрактный знак, сумасшедший и бесстрастный, отстраненный от живой души и материи мира. По-русски мы можем представить индийский танец Творца примерно так:

Божественная мать танцует с богом Шивой,
Чтоб этот мир создать
в блаженстве новой жизни.
И твердь, и небеса - весь мир от её пляски
Безумен и лишён ответа и подсказки.

Она много пила - всё ей, Богине, мало:
Не допьяна пила - но мир родился пьяным.
Пир этот не прервать
глобальным переменам:
Весь век ему играть -
и море по колено.

Из океана волн
взошла на грудь супруга,
Где, умиротворён,
он спал в часы досуга.
Чуть волны улеглись,
он вновь разбужен милой,
И оба увлеклись
божественною лилой.

На грани высших сил,
безумия на грани
Их развлечений стиль,
и танец этот странен -
И как зажечь смогли
Вселенной блеск прекрасный
В пустом небытии
свободны и бесстрастны?

В буддизме мир - иллюзия, как и в индуизме; но его игра видится менее свободной и более целенеправленной, устремленной к цели освобождения и оттого лишенной случайности: поскольку буддизм определяет все более рационально, отчего он и ближе советской интеллеигенции и пост-перестроечных остаткам. Я была всегда неравнодушна к тому, что буддизм отрицает понятие души (и сначала мне это нравилось, а потом - нет). Чтобы примирить буддизм и индуизм в своем сознании, я даже написала "Беседу Будды с Рамакришной о душе". Рамакришна в беседе имеет тот образ юноши, какой представился мне во сне. На самом деле буддизм моложе индуизма: индуизм древнее, исторически буддизм по отношению к нему играет ту же роль, что протестанство по отношению к католичеству. Но индуизм несет вечную юность любви, буддизм обладает мудростью разумности. Противоположность этих духовных путей действительно некоторое время волновала Рамакришну, пока он не разрешил ее для себя. Поэтому Будда у меня предстает учителем Рамакришны - конечно, это лишь один из его учителей - а беседа получилась такая:

БЕСЕДА БУДДЫ С РАМАКРИШНОЙ

"Нет Бога там, где есть ненависть, стыд и страх."
(Евангелие Рамакришны)



Рамакришна: О Будда, Учитель, я припадаю к ногам твоим. Прозрачен мир вокруг тебя, о чистый, рассеивающий все образы. Движением руки твоей все лишнее рассыпается. в прах. Ты спокоен среди движения, потому что ты видишь: его нет. А для меня мир предстает гармонией - и Хаосом, пока Гармония не родилась.
Будда: Хаос - начало мира и его творческий импульс. Тот, кто любит мир, любит и Хаос. Силой любви созидается Гармония. Сознание верит в эту иллюзию, как в свою собственную - как в себя. Оно боится примириться со своим несуществованием: прошлое, настоящее и будущее едино - раз его не было, его уже нет.
Р: Нет Бога там, где есть страх. Но разве душа и сознание - не одно?
Б: А что есть душа для тебя?
Р: Когда я вперые к ней прикоснулся, я ощутил боль и понял, что она - живая, живая материя, способная шевелиться сама. Она вытягивает свои слепые щупальца и прикасается к вещам. Она, как тесто, прилипает к ним, а они, удаляясь, рвут ее на части, уносят ее кусочки. Я не знал, нужно ли сопротивляться этому, а она стремилась замкнуться в себе. Я понял, о великий, что это привязанности.
Но что толку, подумал я, если она не будет касаться предметов, не будет привязываться, не будет любить? Ведь она живая, а все живое должно жить.
Б: Ты ведь на этом не остановился.
Р: Но души людей - действительно такие. Разорванные, изогнутые, изъеденные, в рубцах. Бывает, они каменеют как кораллы: иногда это кажется красивым, и я тоже сначала не знал, хорошо ли это. Такие люди часто становятся кумирами после смерти и рано умирают, но живые они - в тягость окружающим. Завершенность - не для души.- Мне хотелось расправить эти души и сделать их материю цельной.
Б: Это невозможно, пока есть привязанности. Но когда они уходят, душа замолкает. Люди ее дергают, теребят - они боятся ее потерять. Они не знают, что умолкнувшая, затихшая для этого мира ради вечности, она жива. Пусть она уснет - сон вылечит раны. Но те, кто любит бодрствовать, часто стыдятся сна.
Р: Нет Бога там, где есть стыд. Увидевший душу - не стыдится. Я замолчал, потому что ушел от людей. Я не мог больше быть с ними. И моя душа представилась мне бутоном, с лепестками, загнутыми вовнутрь. Я захотел, чтобы они распустились. И увидел твой символ Лотоса, о Великий! Лепестки зашевелились в мозгу, но и стопы, и ладони, и кожа, а потом все тело - тоже предстало мне Лотосом. Я понял тождество души и сознания. Возможно, душа - просто наша память,- подумал я. И я стал видеть Лотос внутри каждого человека.
Я стал любить их за прошлые воплощения: ведь они - стремились жить, они стали такими, какие есть. Даже в том, кого называют злодеем, сохранилась изначальная естественность; даже в безобразной старухе - красота девушки: ведь она ею была. Но их лотосы были закрыты, и цветы раскрывают не люди, а солнце. Я растворился в прошлом, но не видел будущего. Я любовался людьми - а я хотел любить!
Б: Прошлое - совершенно и законченно. Созерцание настоящего - есть познание прошлого. Настоящее - не созерцание, но сама жизнь. Ты говоришь - Хаос, я сказал - Ничто. Ты говоришь: да будет гармония! Я говорю: будет покой. Люди лучше поймут тебя, Ты ведь создан для них.
Когда я говорю, что души нет, это есть примирение настоящего с будущим. Ведь будущего пока нет, оно рождается из небытия. Нужно отрицать настоящее, чтобы будущее родилось. А душа - всегда существует только сейчас, это надо знать, если хочешь помочь.
Р: А память? Я снова спрошу: душа и сознание - одно?
Б: В настоящем нет прошлого. В настоящем нет будущего. Нет и света. Но огонь души освещает будущее, и внем сгорает прошлое. Тогда тропинка становится дорогой, а ручей - рекой.
Р: Да - там, в бутонах, тихо колеблется огонь. И от него лепестки светятся. А живые души, души желаний, что вначале казались мне разорванной материей - костры, их разрывы - свойство материи огня. Души похожи на звезды - тоже подверженные взрыву, сбрасыванию оболочек, коллапсу. Звезда может превратиться в гиганта, и в карлика, и в черную воронку. Но нам кажется, что звездное небо всегда одинаково. Душа человека мало меняется за жизнь.
Она - всегда единственна и едина с моей. Что я могу, кроме того, чтобы сохранить эту гармонию? Что я хочу, кроме этого?.. Пусть сознание смеётся над своей иллюзорностью! Душа любит иллюзию мира, и пусть дано ей будет сохранить этот дар.
Величайшая идея мира - единство всех, но быстрее дойти туда каждому - своим путем. Великая Мать не создала даже двух одинаковых стебельков травы - нам ли, ее детям, противиться ее воле? Ручей не станет рекой, если не стремится к океану. Но как может любить гору тот, кто не любит травинки?
Б: Тебе дано видение душ. "Пусть замолчит даже трава, чтобы мы могли слышать,"- так молятся те, кто называет себя моими учениками. Но ты - молишься смерчу, что вырывает ее с корнем. Потому ты не попросишь о милости.

рассказ целиком приведен на сайте АСТРОЛИНГВА