Украинская ночь (с)

За декабрь двухтысячного года крымская семья К.- отец, мать и четверо детей, что проживают на единственной Шоссейной улице крошечного села Мельники Белогорского района,- наговорила с Киевом по эротическому телефону на три с половиной тысячи долларов, то есть 18 тысяч гривен. В Крыму эротических телефонов нет, так что звонить приходилось в столицу.
Три тысячи баксов это и в России довольно приличные деньги, а на Украине просто огромные. Во всем селе Мельники не наберется и трети этой суммы. Информация о рекорде заочного секса попала в газеты. Ни один маньяк еще не облагодетельствовал телефонистов на такую сумму. Специалисты Укртелекома лично выехали на место.
О том, что они там увидели, газеты уже не писали. Сообщили только, что после всестороннего расследования обстоятельств дела главная корпорация украинских связистов снизошла к плачевным обстоятельствам жителей села Мельники и не только не стребовала с них денег, но даже не отключила связь. Отрубили только межгород. Теперь семья К. больше не может звонить по эротическому телефону.
Когда Наташа родилась, ее матери было пятнадцать лет. В украинских селах созревают рано, а с контрацепцией плохо. Естественно, она отказалась от ребенка. Девочку удочерили двое бездетных немолодых людей, жители того самого села Мельники. Родилась она болезненной, хилой, развивалась медленно, одну почку вскоре после рождения пришлось удалить. Училась плохо, после восьмого класса пошла на колхозную ферму вахтером. А к концу восьмидесятых начал медленно подыхать мельниковский колхоз.
Двадцати лет от роду Наташа в очередной раз попала в больницу и познакомилась там с бывшим афганцем Николаем. Он был уроженцем соседнего района Кировского,- полтора года после учебки благополучно отслужил в разведроте и за три дня до дембеля в Джелалабаде подорвался на мине. Жив остался, но контузило страшно следующие четыре года валялся по больницам: то левую половину тела парализует, то головные боли замучают. Здесь, в больнице, они и познакомились с Наташей. А вскоре поженились: два инвалида второй группы.
Наташа, как же вы не боялись? Ведь больны оба... А кто на меня такую еще посмотрит? Других парней не было...
Ну, это положим. Если бы не ранние морщины, не грязь, не засаленные тряпки, в которые кое-как закутана ее сутулая фигура,- она была бы даже миловидна, в молодости-то наверняка. Да и Николай вполне симпатичен, особенно вот это выражение радостного изумления, которое так и застыло на его лице... но когда оно уж слишком долго не сходит с лица, становится жутковато. Он и до сих пор не вполне верит, что жив. Вообще при словах "контуженный афганец" представляешь себе что-то ужасное, боишься и вопросы задавать афганцы до сих пор ведь не могут простить всем неафганцам, что им пришлось воевать в чужой стране непонятно за что; но этот очень нетипичен. Вышел он к нам не сразу, потому что стеснялся. К нему и так уже приезжало телевидение (правда, по другому поводу): ему не нужно лишней славы.
Однако про историю эту он рассказывает охотно, потому что она ему кажется забавной. И она действительно забавна, если посмотреть на нее с позиций какого-нибудь верховного существа, лишенного сострадания и брезгливости. Вскоре после того, как Николай и Наташа поженились, умерли Наташины приемные родители, и молодые вдвоем остались в маленьком домике на улице Шоссейной: две комнаты, осыпающиеся стены...
Первое время Николай работал трактористом в том же колхозе (тракторов
было под конец всего два, а трактористов все-таки больше, но помогло боевое прошлое учли заслуги и дали работать). Трактор вскоре издох, а следом за ним и колхоз. Все жители Мельников стали кормиться с собственных огородов, благо крымская земля щедра. Николай и Наташа получали пенсии по 160 гривен, или 35 долларов в месяц. За десять лет у них родилось четверо детей. На ржавой дверце от старой печи (дверца валяется в огороде) мелом аккуратно написано: Олег, Ваня, Алина, Юля.
Это старший, Олег,- он уже в школу ходит, за два километра,- объясняет
младшим, как они пишутся. Олегу восемь, Ване пять, Алине четыре, Юле
полтора. Правда, она еще не ходит, но уже стоит. Родилась недоношенной,
семимесячной.
Наташа, но вам же, наверное, нельзя рожать с одной почкой? Да, врачи говорили, что нельзя. Но я решила: у меня будут дети!
В прежние времена иной журналист (а возможно, что и я) очень бы этой ситуации умилился. Вот, ей нельзя было рожать, а она родила четверых, мать-героиня! Все это было бы и в самом деле героизмом, когда бы Наташе и Николаю довелось жить не в умирающем колхозе, не на независимой Украине, пусть и в самой теплой и плодородной ее части.
Когда бы у них были средства хотя бы на собственный прокорм. Николая вскоре после рождения Юли опять парализовало, ходить он начал только недавно. Работать в огороде некому. Родители Николая помочь ничем не могут отец сам инвалид, потерял в молодости ногу. Сейчас, кстати, он гостит у сына с невесткой. А так, конечно, жизнь семьи К. и ее четверых детей (в особенности детей, конечно) действительно выглядит подвигом: и то уникально, что они еще живы. Фантастическая витальная сила заложена
природой в этих симпатичных, худосочных существ. Друг с другом они ласковы, дерутся редко. Да и сил на драки, наверное, у них нет. Личики перемазаны грязью, одеты дети в латаные-перелатаные куртки, которыми
побрезговали бы беспризорники двадцатых годов, обуты в какие-то
потрескавшиеся ботинки и калоши на босу ногу температура в Белогорском
районе около плюс пяти... В носу у Юли, сидящей у матери на руках,
пузырятся зеленые сопли. Она ревет при виде объектива.
Вообще-то многодетной семье К. полагалась квартира в Симферополе в двухкомнатном полуразвалившемся домике четверо детей жить никак не могут. Но квартиру им, понятно, не давали в Симферополе своих очередников селить некуда. Пособия на детей выплачивать тоже не стали, поскольку благотворительную помощь от государства в виде инвалидных пенсий Наташа и Николай получают и так. Иногда кое-что подкидывали афганцы то одежды для детей, то крупы или сахару. Николай и Наташа пробовали кое-как возделывать огород, хотя у двух инвалидов получается это неважно,- но тут в Мельниках (как и вообще в Крыму) воду стали давать на два часа в день, утром и вечером, а это сильно затрудняет земледельческие работы. Единственное, чего Наташа добилась многочисленными поездками в Симферополь и одним телесюжетом, который сняло про их быт крымское телевидение,- так это того, что им поставили телефон. Тот самый. Да подарили черно-белый телевизор.
Вот в такой-то семье, в таком-то селе, в такие-то времена случайно оказалась киевская газета "Ночные наслаждения", в которой содержался номер эротического телефона. Звонить по нему первым начал их сосед Вовка, семнадцатилетний пацан, заходивший иногда к К. посмотреть телевизор. В Мельниках не так много телевизоров.
Ни Наташа, ни Николай не обращали на это особого внимания. Ну, звонит и звонит. Они вообще мало на что обращают внимание. Им и в голову не пришло, что долгие ночные переговоры с Киевом могут стоить таких денег. Им же прежде не приходилось звонить по межгороду. А потом и самим стало интересно, и они тоже пару раз позвонили в Киев.
Почему? Да потому, что в селе Мельники им больше совершенно не с кем
поговорить. Соседи тычут в них пальцами и сторонятся, как от зачумленных. И это с поправкой на сельские нравы вообще, а на южные в особенности,- отчасти понятно. Соседям также не нравится то, что Наташа в конце месяца, когда не хватает пенсии, занимает у них картошки.
Несколько картофелин они, хоть и с неохотой, дают, но никакой другой
помощи семье К. не оказывают. Правда, в конце села живет один татарин,
он откармливает коров на продажу и, когда режет корову, дает Наташе и
Николаю копыта. Наташа и Николай скоблят эти копыта куском колючей
проволоки и из того, что удается соскоблить, варят суп, а копыта отдают
детям, чтобы те играли. Они и играют этими скоблеными копытами с
остатками шерсти. Других игрушек в доме нет.
Так семья К. начала звонить в Киев по эротическому телефону. Что такое эротический телефон, они понятия не имели. Просто есть номер, по которому можно позвонить, поговорить. И самое поразительное это то, о чем они говорили.
У нее тоже ребенок семи лет оказался, у этой девушки,- с радостью вспоминая о недолгом, но интересном общении, рассказывает Наташа.- Мы стали говорить про школу, как у них там в школе, как чего... Эта девушка на телефоне она никакой работы найти не могла, нет в Киеве работы, вот она и пошла на эту службу. Потом еще спрашивала я, почем у них мясо. Ужас, какое дорогое в Киеве мясо... Я-то с пенсии покупаю мешок муки, мы из нее каждый день галушки варим, их и едим. Мяса давно не едим.
Такие эротические разговоры шли между Мельниками и Киевом несколько дней кряду, и задолбанная жизнью мать-одиночка на том конце провода тоже очень радовалась, что на протяжении нескольких часов ей необязательно рассказывать пьяному гогочущему мужику о том, как она
медленно расстегивает блузку, кладет его руку себе на грудь, раздвигает
ноги, и как у нее там все влажно. Шел конкретный разговор о бабьем, о
подлинном бабьем: о детях, о мясе.
Я ей рассказала, как Олега в школе обижают. Олег, а тебя обижают в школе?
Ну да,- отвечает он с отцовской улыбкой веселого удивления.
- Прикалываются с меня. И как же они прикалываются? А валят и ноги об меня вытирают.
Это они так прикалываются, потому что он грязный. Ну, понятное дело,- очень же весело. Дети всегда прикалываются над тем, кто грязный. Им не объяснишь, что другой одежды у него нет. А учится он хорошо.
У меня вообще дети хорошие,- с гордостью говорит Наташа.- Нам ничьей помощи не надо, мы их сами поднимем... вырастим...
Обо всем об этом они поговорили и больше по эротическому телефону не звонили, потому что темы были исчерпаны. Но сосед, Вовка, их далеко еще не исчерпал. В юноше бурлил пубертат. Он рассказал девушкам на том конце провода много интересного. Впоследствии, когда Николаю показали эту расшифровку, он много смеялся. И в самом деле это феноменальный памятник бардака, царящего в мозгах семнадцатилетнего постсоветского человека. Тут, как на помойке, свалено в кучу такое количество огрызков и объедков десятка разных мифологий, что диву даешься, сколько всего успело прокатиться по бывшему пространству СССР за последние годы: что-то подхвачено в копеечном боевике в просмотровом видеозале, что-то услышано от сверстников, что-то вычитано в газете "Ночные наслаждения"... Короче, он им вкручивал, что он афганец. Крутой ужасно. В госпитале полгода лежал, буйствовал, аминазином его кололи. А после аминазина он стал еще круче и поступил в Белогорск работать спасателем на водах. И рассекает по водам Белогорска на водном мотоцикле, ага. Вот только что нарассекался и теперь звонит. Село Мельники расположено в ста километрах от моря. Водного мотоцикла здесь никто никогда не видел. Да и море видят нечасто не до поездок местным жителям. Все кормятся с огородов, никому не
платят пособия, у всех дети короче, набор проблем общий. Другое дело,
что этим жителям легче: во-первых, они не инвалиды, а во-вторых, у них
есть своего рода нулевая метка, предельно заниженная планка семья К. И
если отсчитывать от уровня и образа жизни этой семьи, то все они тут
богачи.
Наташа, а можно мне посмотреть на этот телефон? Ой, лучше не заходите... у нас не убрано... Но потом она нас пускает. И в нос мне ударяет такая
страшная, густая и застарелая вонь, какой не бывает и в коровнике,- и я
успеваю подумать, не держат ли они скотину, но тут же вспоминаю, что
скотины никакой нет ("Кто ж нам сена накосит?" говорила Наташа), да и
негде ей быть. Двери между комнатами нет, в проеме висит занавеска в
прорехах, и слово "грязная" для нее еще слишком комплиментарно. На полу
валяются какие-то тряпки, кучи мусора, куски штукатурки. На потолке и
стенах дыры. Половины стекол нет, они затянуты полиэтиленом. В одной
комнате мебели нет вовсе, кроме старого буфета, облупленного до полной
неразличимости его прежнего цвета. Во второй стоят три продавленные
железные кровати и телевизор. На одной кровати спит Наташа с мужем, на
других дети, попарно. Гостящего тестя, видимо, устраивают на полу.
Есть старая проржавевшая печка, на растопку которой срубили единственное дерево, росшее рядом с домом. Какое это было дерево по пню не определишь.
А телефон, виновник всего, спрятан под кроватью. Теперь его кому попало не дадут. Да к ним никто больше и не ходит. Вовка испугался на всю жизнь, когда приехали из Укртелекома: ударился в бега. А разговаривать с его бабкой (родители парня обретаются неизвестно где) бесполезно: она старуха зловредная, запозорит на всю улицу проблем не оберешься.
Если вы нам добра хотите, вы к ней не ходите,- предупредила Наташа.- Она нам может такое устроить... А делегация из Укртелекома приехала серьезная. Шутка ли такие деньги! Привезли запись всех разговоров, расшифровку, даже девушек прихватили из Киева на опознание голосов. Девушки-то и
опознали, что Николай звонил им всего дважды. Большая часть разговоров
проходила с кем-то гораздо более молодым.
Ну и как девушки?- спрашиваю я Николая. Ничего девчонки, симпатичные. Поговорили мы с ними, как они живут, как зарабатывают. Трудно им, конечно.
Представители Укртелекома зашли в дом, посмотрели, понюхали и сказали, что финансовых претензий к семье К. не имеют.
Только вот выхода на межгород с их телефона теперь нет, и не с кем Наташе обсудить цены на мясо и школьные дела своего старшего сына. Да сами они все это наговорили, никакой не Вовка,- уверяли нас соседи.- Они же дурные, чего с них спросить...
Я долго думал, какую помощь предложить семье К. И понял, что не знаю, чем тут помочь. Ведь их показывали по крымскому телевидению, им присылали продукты, одежду, соседи им завидуют, потому что у соседей нет и тех пенсий, которые получают инвалиды... И афганцы пытались им помочь. И Укртелеком пощадил. Но сделать тут, наверное, ничего нельзя потому что семья К. являет собой классический пример всех самых жутких наследий, которые остались от совка и от независимой Украины. Нам долго еще расхлебывать Афган,- это только кажется, что он кончился. Нам долго еще расхлебывать бесконечные истории с оставленными в роддомах детьми детьми, которые не получили ни образования, ни профессии. И на месте колхозов долго еще ничего не будет, кроме позора и разора. И независимость украинская, и небывалое украинское воровство, приведшее к полному обнищанию населения, и дикая безработица, свирепствующая в бывших республиках,- все это теперь только начинает аукаться, и распутать этот клубок в обозримом будущем так же нереально, как за год путинского президентства вернуть России ее былую мощь.
Да нам и не надо никакой помощи,- гордо говорит Наташа, глядя на дочь.- Верно, Юля? Мы сами всех вырастим!- повторяет она. И ведь действительно вырастят, потому что дети у них хорошие, крепкие. Закаленные дети. Они привыкли жить в этих условиях, жить, отсчитывая не от нуля, а от минус бесконечности, не от черты бедности, а от черты несуществования. Они вырастут, и что с ними будет тогда я думать попросту боюсь. А еще я боюсь думать, что будет с остальными детьми, если они окажутся у них на пути. Потому что инстинкт жизни, который пробьется через такое детство, будет уже стопроцентно непобедим.
Происходит вся эта пещерная, вонючая, засаленная жизнь в Южной Европе, в ста километрах от самого синего моря, на руинах сверхдержавы. И услышать о ней можно только по эротическому телефону. Если б не пара веселых заметок в Интернете, никто бы и не узнал про семью К.
И нелепо думать, что все упирается в проблему стерилизации инвалидов. Стерилизацией так называемых неполноценных особей уже занимались в нацистской Германии. Дело даже не в том, чтобы не плодить нищих. Дело в том, чтобы по крайней мере сейчас выработать критерий для оценки социальных катаклизмов: только что, отмечая юбилеи Горбачева и Ельцина, многие серьезные люди искренне говорили о том, как прекрасно, что рухнули стены, что уничтожена империя зла, что несколько поколений выросли свободными...
Поколение людей будущего растет сейчас и в селе Мельники, на улице Шоссейной. Людей будущего зовут Олег, Иван, Алина и Юля. Об одного из этих людей будущего другие люди будущего, одетые чуть получше, вытирают ноги.

2002 год
Дмитрий Быков

Было изменено: 14:31 05/05/2012.