Выбор.....

В последнюю субботу октября мы ходили на выставку-продажу модной одежды за неделю до этого я взял в Университете отпуск и мог себе это позволить и купили ей английский брючный костюм. Галя, помнится, сверх меры была довольна и, оказавшись едва в моей квартире, кинулась тут же к зеркалу. Оттащить мне ее удалось не менее часа спустя но и позже, расставшись не без сожаления с обновкой, она долго, придирчиво-внимательно изучала зеркальное свое отражение и, подводя итог, победно улыбнулась.
-Вполне ничего хрипловатым своим голоском заключила она. Очень себе ничего. Я бы сказала замечательно даже. Ты как считаешь, Дим?

Согласиться труда не составило доказательства маячили в самых моих глазах.

-Я тут подсчитала, - продолжала она, - мы с тобой полгода почти встречаемся, а я до сих пор не знаю, как ты ко мне относишься. Разве это нормально? Кто я для тебя, Дим? Что я значу в твоей жизни? Любишь ты меня, в конце концов, или нет?
-Да, - сказал я. - Определенно и решительно да. Разве ты не замечаешь, что в квартире становится тесновато? Разве не видишь, что любовью забиты все углы и завалены все полки? Скоро, Галя, здесь совсем не останется места и придется вышвыривать мебель в окно иначе любовь придавит нас, это точно!
-А если серьезно? Можешь ты быть серьезным?

И я первый и единственный раз сделал-таки этот ход, ухарски-бесшабашной улиткой вышагнул из раковины, и, сощурившись от света, сказал:
-Если серьезно перевози вещи и живи у меня. Раньше или позже тебе придется заняться устройством собственной жизни так сделай это сейчас. Когда-нибудь тебе придется уйти ты ведь не можешь нянчиться с ним бесконечно! Ты меня извини, Галя, но это нелепость просто какая-то: он вытворяет черт знает что, а ты перед ним на задних лапках скачешь. Вот это действительно ненормально! Ты сама, в общем, решай я тебе указывать не собираюсь!

Помню, что нешуточно разошелся тогда, возмущаясь затяжной этой глупостью она же, разом поникнув, присела на кровать и принялась натягивать телесного цвета капрон и, подняв на секунду глаза, посмотрела непонимающе.
-Это же отец, - она говорила совсем негромко, - отец, понимаешь? Отцы даются раз и на всю жизнь и менять тебе их никто не будет. Плохой или хороший но другого у меня нет. Да и не нужен мне другой. Он ведь о маме не может никак забыть потому и пьет, потому и меня мучает трудно разве понять? Ему тяжело сейчас а я, значит, должна бросить его подыхать так получается? Ты, видимо, именно так и поступил бы, да? Он же любит меня пусть и бьет, и издевается, но любит я же чувствую. А ты про задние лапки...

Не сказав больше ни слова, она оделась и ушла, оставив меня не в лучшем из настроений.

... и назавтра она так и не позвонила, а я и не стал бы я простить себе не мог вчерашней слабости и этого своего "живи у меня". Шутка ли: нарушая установленный ход, предложил ей не худшую руку, да и не только, понятно, ее а дочурка, видите ли, не может оставить отца. Так пусть и мается с ним пожизненно, упрямая сучка! И спит с ним, если я не устраиваю. И ходит, как шалава, с синяками. Я ведь предлагал ей не раз: давай, я побеседую с ним по-мужски я умею и найду что сказать так нет же! "Ему самому сейчас хуже всех, видел бы ты, как ему плохо!" Всем плохо одному мне хорошо. Сама же и завела все эти "кто я для тебя", "любишь или нет" - ну, где тут хоть малая логика? И не соизволила позвонить даже упрямая сучка! Это я, тридцатилетний мужик, лебезить должен и пресмыкаться, и прощения просить непонятно за что. Ни гордости, ни самолюбия ничего у меня нет. А не пошла бы она подальше с угольноволосым своим папашей, воздвигающим невидимые замки! Пусть строят вдвоем а с меня хватит. Так спокойнее, и не надо изменять установленный ход.

И я съездил к матери, у какой давно не бывал; в спортзал сходил на Международной, посидел вечерком в кафе с недомерившим сутенером и держал под рукой финский, цвета слоновой кости, аппарат, ожидая все же звонка.

Но и назавтра она не позвонила; я выспался как следует и двигал перевод ударными темпами, аппарат устроен был на зеленой папке, проигрывал периодически мелодии, но все не те, и не от того, а потом до верхней накалилось планки - и перегорело, ушло. Я никогда не умел этого - прощать. Мужик я, в конце концов, или нет? И я взял себя за шиворот, приказывая успокоиться и забыть я умел это делать.