"ЕЖЕ" от 23 июля 2009 г.
А вот в мое время было так...

А вот в мое время было так...

Они прожили год.
Она не любила его.
Она спала с ним, она выполняла все, что надлежит. И, казалось, к ней не может быть претензий.
Но она не любила.
И однажды он собрался, положил ключи от квартиры на неубранную с вечера гладильную доску и ушел. Без претензий.
Ибо разве можно осуждать за нелюбовь?

Когда ему стало плохо на работе, и его прямо с работы увезла "Скорая", этим же вечером, прорываясь как ледокол, в неурочное время, в палату влетела другая... Та, которая была ему не нужна. Но влетела, едва узнав о сердечном приступе. Разметав охрану, дежурных врачей, плача и матерясь, хотя надо было всего лишь дать немножно денег, и в больнице пропустили бы ее, несмотря на все запреты. Но ей просто не пришло в голову заплатить. Она рвалась к нему, забыв самою себя.
И сидела у его кровати в первый же вечер, когда только-только придя в сознание, он с большим трудом понимал, что, кажется, кто-то тут сидит бочком на кровати. И из плохо поставленной капельницы на дорогую рубашку текла кровь, и он волновался не о рубашке, а о вене, которую успели искалечить, и о том, что никто не догадался снять с него костюм. И капельница стояла как-то криво, и все это его беспокоило. И было больно. А она сидела бочком на кровати.
Но разве можно осуждать за нелюбовь?

А та, чьи ключи были положены на её же гладильную доску, и которой, разумеется, сообщили о прискорбном случае, лишь позвонила. И сказала:
- Если ты хочешь, то я могу приехать. Хотя уже поздно. Но я в случае чего дам денег охране. Может, чего-нибудь надо тебе привезти? Ты оставил ключи от моего дома, но не забрал ключей от своего. Скажи, что надо. Я заеду в твою квартиру и привезу.
И он сказал:
- Ничего не надо, иди в задницу.
И она появилась только через неделю, когда он уже свободно ходил по больничному дворику. И он не имел претензий.
Ибо разве можно осуждать за нелюбовь?

А потом та, которая прорвалась в больницу поздним вечером, хотя это было практически невозможно, тихо отпала. И больше не звонила. И даже не осудила. Хотя, наверное, ей было больно.
Но разве можно осуждать за нелюбовь?

А та, которая приехала лишь через неделю, сказала:
- У меня нет денег. А мой сын нуждается в море. Когда-то ты брал на себя отвественность за меня. И ты говорил: "С тобою ничего не произойдет, пока я жив, и с сыном твоим ничего не произойдет, пока я жив. Но ты ушел и это похоже на предательство". И он усмехнулся, потому что чувствовал элементарную манипуляцию, но ответил: "Собирай вещищчки. Послезавтра мы выезжаем везти твоего сына к морю. У меня есть деньги и мог бы тебе их дать. Но не дам. Я сам отвезу твоего сына и тебя к морю. На своей машине. Не в деньгах дело"

Сгрузив чужого сына где надо под надлежащий контроль, он сказал: "Тут недалеко, километров в пятистах отсюда, живет мой приятель. У него свой дом. Роскошный дом. У моря. В свое время я был с ним на минном поле. Мы оба не забыли об этом. Потому он построил дом и одну из комнат назвал моим именем. Он сказал, что я могу приезжать в любое время, потому как эта комната моя. Так как в отеле сортир, душ, бассейн все хорошо. Ну. Бассейн, разумеется, не в моей комнате, а на участке, но сортир к моей комнате прилагается. Если ты против, то я дам тебе денег на ближайший поезд. Если не против можешь поехать со мной. Я взял отпуск. Да, в комнате две кровати в смысле диван и какая-то дрянь, на которой можно спать. Приятель до сих пор считает, что ты моя жена. Не надо его разочаровывать. Мне будет неудобно за себя. На тебя мне наплевать. Ты внятно меня поняла или возвращаемся в Москву?"

И она поняла. И по-привычке попыталась возбухнуть, и он только улыбнулся и она поняла еще раз, что здесь не к месту, здесь не вовремя, и возбухать можно лишь точно зная, что есть путь отхода, а тут ничего нет... Машина, на которой они приехали это его машина, а вокзал в тридцати километрах от сюда. Да и бог весть, есть ли билеты на поезда до Москвы. Приятель это его приятель, а отнюдь не её. Да и денег на обратную дорогу у нее нет, и ей придется у него же и просить на билет. А это для кого угодно унизительно.
И в этом доме её любят только как приложение к нему, а не как её самоЁ. И он делает все возможное, чтобы поддержать эту иллюзию.
И море рядом и он возит ее на море ежедневно, и по вечерам приглашает её в хорошо известные ему маленькие кабачки, потому что тут его много лет уже знают, а к ней относятся только потому, что она с ним, а иначе бы к ней относились бы как любой другой курортнице...
Ибо разве можно осуждать за нелюбовь?

Но спят они раздельно и его приятель даже не подозревает об этом.
Он встает рано и выходит на балкон. Она встает около полудня. За шесть часов между рассветом и полуднем вполне можно насмотреться на нее спящую. Безмятежно разметавшуюся во сне. С утренней не проснувшейся пока улыбкой.
Которая обязательно погаснет, когда она проснется и увидит, что это именно он, а не кто-нибудь другой.
И он не осуждает её.
Ибо разве можно осуждать за нелюбовь?

А та, которая прорывалась в больницу, тихо исчезла. И ничего не сказала на прощанье.
Просто пропала из жизни и все.
Ибо он как-то сказал ей "разве можно осуждать за нелюбовь?"

И она поняла, что он имел ввиду.

Интервью давал:

ВарягЪ