"ЕЖЕ" от 10 июня 2011 г.
Оказывается, что...

Оказывается, что...

Они не антиподы. Просто они из разных городов. Он из Москвы, а она из Петербурга. И оба впитали свой город до мозга костей.
Она молода и красива и выглядит на десять лет младше, чем ей есть на самом деле. Он болен и стар, и ему на вид дают лет на десять больше, чем ему есть на самом деле. По итогу разницы на вид, когда они шли по городу получалось лет около тридцати и её часто принимали за его старшую дочь.

Все это получилось случайно и все из-за керманшахского слоника. Обыкновенного слоника удивительной ручной работы, вырезанного из палисандрового дерева веков пять назад. Однажду, в разрушенном до основании войной иракском городе Басра в единственно сохранившейся антикварной лавке купил себе этого слоника. За копейки... Тогда там все стоило копейки, что сохранилось после налетов американской авиации.
Слоника он поставил дома на полку в знак того, что вернулся из Басры живым. Ну, и на память. Ну, и на счастье, заодно.

Прошло очень много лет и он как-то ночью повез двух подруг-перебуржек на Ленинградский вокзал. Одна из них должна была уехать, а вторая была просто провожающей, как и он. Она должна была остаться в Москве. Но к тому времени- так получилось- он уже знал, что эта вторая петербужка насчастна. Ей пришлось пережить такую трагедию, которую не каждый мужик может выдержать, а ей- бабе и матери-то каково? И тогда она бросила родной город и уехала в никуда, в Москву, в которой у нее не было ничего и никого.
Он тогда еще не знал, что каждое утро она стонет во сне. Словно кошка плачет. Поначалу он пытался ее будить и успокаивать, а потом перестал. Это должно отболеть само- рано или поздно. Но в тот вечер он еще этого не знал. Хотя краем уха слышал, что не все у нее в порядке. И даже очень не в порядке.

А в тот вечер, когда ушел поезд с Ленинградского вокзала и с заснеженного перрона они помахали ему вслед и было как-то прогоркло холодно, они вдвоем пошли в сторону выхода на площадь Трех Вокзалов. И в самом конце перрона ему ударил в нос запах индийских пряностей. Там была лавка индийских товаров. И он сказал просто так:
- Зайдем?
На самом деле ему просто не хотелось, чтобы она сейчас села в чужое для нее метро, поехала в чужую ей съемную квартиру, провела там очередную чужую-не свою ночь. Ему было просто жаль её. Просто по человечески. По христиански, если хотите. И он понимал, что заход в лавку оттянет неизбежное максимум на тридцать-сорок минут. И все... Но хоть эти полчаса он захотел ей подарить.
Она сказала:
- Да.
Куда ей было торопиться? По тем временам она везде уже опоздала и отлично понимала это. И от этого вид у нее был какой-то потерянный. От чего ее становилось еще более жалко.

Они вошли в лавку и там оказался слоник. Точь в точь как его керманшахский. За исключением одного. Слоник в лавке отличался от настоящего керманшахского, как Джаконда крепостного Ивана Иванова, выполненная грубой кистью и без красок, от Джаконды Леонардо. Как рыбачья шхуна о трех мачтах от благородного трехмачтового фрегата королевского флота... Как...

И она сказала:
- Какой ужас!
Но рядом находился слоник без всякой резьбы по дереву. Отсутствие топорной работы в данном случае играло в пользу второго. И он купли его и протянул ей:
- Это Вам на счастье,- сказал он.- Во всяком случае, это счастье отнюдь не так топорно, как первый слоник. И еще,- сказал он на секунду замнувшись.- Он Вашей подруги- только не вините ее, она хотела как лучше- я намного знаю о Вашей беде... Вы можете сегодня переночевать у меня. Я живу один и в моей квартире несколько комнат и Вам найдется место, что меня совсем не обеспокоит.
- Не поняла,- сказала она.
- Ну, чего ж тут непонятного? Я же сказал, что немного уже знаю, об обстоятельствах Вашей жизни. Вот я Вам и предлагаю немного от этого кошмара передохнуть. Завтра уедете. Не завтра, так послезавтра... Не переживайте- в моем доме Вам ничего не угрожает.

Так это началось.

Была зима и когда много лет зимой он возвращался домой и парковал машину, и подходил к подъезду, во всем подъезде окна были светлые. И только первые три окна от лестничного пролета второго этажа всегда были темные как ночь. Там не было никому включать свет. И так было много лет.
А тут он подходил к дому и на втором этаже справа от лестничного пролета пробивался мягкий ненавязчивый свет. В самом правом- значит, она в кухне и что-то готовит. В среднем очень тусклый сереневатый- смотрит телевизор. Крайнее левое- совсем тусклое, но видно, что не черное- сидит за компьютером.
И ему неожиданно это понравилось. Он даже не знал, что так бывает.
А когда узнал- то ему это понравилось.
И припарковав машину на стоянке первым делом он смотрел на свои окна. И даже расстраивался, если они вдруг черные. Ну, мало ли куда она могла уйти? Он никогда не спрашивал у нее ответа:
- Ну, и где тебя носило?!
Ему даже в голову не приходило задавать этот вопрос.

Они не антиподы. Просто они из разных городов. Он из Москвы, а она из Петербурга. И оба впитали свой город до мозга костей.
Она молода и красива и выглядит на десять лет младше, чем ей есть на самом деле. Он болен и стар, и ему на вид дают лет на десять больше, чем ему есть на самом деле. По итогу разницы на вид, когда они шли по городу получалось лет около тридцати и её часто принимали за его старшую дочь.

Она всегда ездила в Питер не менее раза в месяц. Он провожал ее на вокзал. Она не плохо зарабатывла и в Москве, но он всегда давал ей деньги на "карманные расходы", на всякий случай, ибо мужчина обязан давать деньги своей женщине. Ибо сколько бы она не зарабатывала, он всегда заработал бы вчетверо против нее. Порою она отказывалась- но он настаивал. И отчета о расходах он никогда не спрашивал. Ибо просто не представлял себе иных взаимоотношений.

В Питере у нее было дела. И она подробно рассказывала почему ей необходимо поехать. Он морщился, лежа в постели:
- Я что? Отчета с тебя спрашиваю? Я помню, что у тебя там сын- великовозрастный оболтус, убить бы гада или в армию направить на воспитание.. Я помню, что у тебя там муж, который давно уже не муж, но еще инфантильней, чем ваш сын. Этого в армию отправлять поздно- горбатого только могила исправит. Я знаю, чего ты туда валишь... Ты там чай грудью этих недоносков не кормишь до сих пор?!
А когда она не была в Питере он возил ее по Москве. И не только по Москве. И все это называется московко-ярославкая архитектура. Невыкоские преземистые церкви... Донельзя украшенные каменным изурочьем. Внешне церковь невысока, а войдешь- аж ахнешешь, как раздвигается пространство. Новодевичьий монастырь, Даниловкий монастырь, Донской... Да что там... А Ростов Великий взять, Ярославь тот же. Димитровский собор во Владимире, переживший Батыего нашествие. Весь ведь сгорел, но уцелел! Вы поезжайте! Вы посмотрите. Фрески купола не реставрированы с Батыевких времен. Умышленно не реставрированы. Ибо сквозь гарь и пыль времен лики святых, хоть и мало различимые, но видны.
Да ту хоть баптист, хоть дуракст- а уверуешь.
А взгляните на него снаружи- маленькая такая колоколенька с единственным куполом во главе.
Это ж надо было так исхитриться устроить еще восемь веков назад?

Ходит, головой кивает... Красиво!
А он ведь видит в душу ей не попадает.
У него почти до судорог- а она: "красиво"...
А это все равно, что ничего не сказать.

А в Питере он.
Исакий- красиво, ничего не скажешь.
Смольный, Александра Невского лавра красиво.

Да только чужое...
Не наше это. Не русское.
На весь Питер один единственный Спас на Крови русский, а все остальное...
Тьфу, а не храмы...

Когда они стали на эту тему спорить все больше и больше, то она стала ездить в Питер все чаще и чаще. Он не препятствовал.

И только однажды он позвонил ей в поезд, который уже отошел от вокзала.
И сказал:
- Я прошу тебя помнить. Наши взаимоотношения с тобой тебя ни к чему не обязывают.
Просьба одна. Если что- будь любезна, предупреди по честному. Хотя бы ради того, чтобы я не оказался в идиотском положении...

Он знал, какого черта она внезапно собралась в родной город.
Хотя и не стал говорить ей об этом.

Слишком велика разница менталитетов.
Московского и "задворков империи".

Интервью давал:

ВарягЪ