"ЕЖЕ" от 16 января 2012 г.
Расскажу о книге
16
Январь 2012
Расскажу о книге
Все таки Пелевин дьявольски талантлив..
Не спалось и читала
И не смогла оторваться..
П5: Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана и
Ананасная вода для прекрасной дамы
Читаются легко, одним глотком
И жаль, что быстро кончается..
Объяснить магию невозможно : затейливая нить воображения, рисующая фантастически яркие картины, внезапные изломы и повороты.
Ощущение взорвавшегося шара, который ослепительным светом осветил темные закоулки и на белом полотне возникла чудная игра полутеней..
Почему Вселенная вокруг нас устроена именно так, а не иначе? Почему мы живем на этом странном земляном шаре, наполовину залитом водой?
Мир такой, какой есть, потому что в нем находимся мы
(с)
Интервью давала:
Комментарии:
Вселенная, Тотошка вовсе не крутиццо вокруг тебя.
Скорее, ты - отдалённый сгусток энергии, этакий плазмоид, и тебе очень сильно повезёт, эсли ты сможешь свою энергию направить.
Карочи, Пелевин - говно.
Вот, прочти лучче классику. (Посвящаеццо героям двенадцатого года)
Один из моих друзей, офицер, несколько лет назад умерший в Греции от лихорадки[1], рассказал мне как-то о первом деле, в котором он участвовал. Его рассказ так поразил меня, что я записал его по памяти, как только у меня нашлось для этого время. Вот он.
Я прибыл в свой полк вечером четвертого сентября. Полковника я застал на биваке. Он принял меня сперва довольно нелюбезно, но, прочтя рекомендательное письмо генерала Б., изменил тон и сказал мне несколько приветливых слов.
Он представил меня капитану, который только что вернулся из рекогносцировки. Мой капитан, узнать которого поближе мне не довелось, был высокий брюнет с суровым, неприятным лицом. Начав службу простым солдатом, он заработал эполеты и крест на полях сражений. Слабый и сиплый голос удивительно не соответствовал его гигантской фигуре. Мне сказали, что этим странным голосом он был обязан пуле, пробившей его насквозь в битве при Иене[2].
Узнав, что я только что окончил военную школу в Фонтенбло[3], он поморщился и промолвил:
- Мой лейтенант погиб вчера...
Я понял, что он хотел сказать: "Вам придется его заменить, а вам это не под силу". У меня чуть не вырвалось резкое слово, но я сдержался.
Луна поднялась за Шевардинским редутом[4], расположенным на расстоянии двух пушечных выстрелов от нашего бивака. Она была огромная и красная, какой обычно бывает при восходе. Но в тот вечер она показалась мне невероятно большой. Черный силуэт редута одно мгновение вырисовывался на пылающем диске луны. Он напоминал вершину вулкана во время извержения.
Старый солдат, стоявший рядом, обратил внимание на цвет луны.
- Какая она красная! - молвил он. - Видно, дорого нам обойдется этот самый редут!
Я всегда был суеверен, и это предсказание, особенно в такую минуту, смутило меня. Я лег, но не мог заснуть. Я встал и начал прохаживаться, поглядывая на бесконечную цепь огней, тянувшихся по высотам за деревней Шевардино.
Решив, что сырой и холодный ночной воздух уже успокоил мое волнение, я вернулся к костру; старательно укутавшись в плащ, я сомкнул глаза в надежде не раскрывать их до рассвета. Но сон бежал от меня. Мало-помалу мысли мои приняли мрачный оттенок. Я твердил себе, что среди сотен тысяч человек, собравшихся на этой равнине, у меня нет ни единого друга. Если я буду ранена-то попаду в лазарет где невежественные лекари не станут особенно обо мне заботиться. Мне вспоминались рассказы о хирургических операциях. Сердце мое сильно билось, и я бессознательно, словно броней, старался прикрыть грудь платком и бумажником, лежавшими у меня во внутреннем кармане. Усталость меня одолевала, я засыпал поминутно, и поминутно какая-нибудь зловещая мысль возникала с новой силой и внезапно будила меня.
Наконец усталость взяла верх, и когда били зорю, крепко спал. Мы построились, была сделана перекличка, затем ружья опять составили в козлы; все предвещало нам спокойный день.
Часа в три явился адъютант с приказом. Нам велели снова разобрать ружья; стрелки рассыпались по полю, мы медленно следовали за ними и через двадцать минут увидели, как русские передовые посты снялись и вошли в редут.
Одна артиллерийская батарея поместилась справа, другая слева, обе далеко впереди нас. Они открыли жаркий огонь по неприятелю, неприятель отвечал оживленно, и вскоре Шевардинский редут исчез в густых клубах дыма.
Неровная местность почти укрывала наш полк от огня русских. Их ядра (хотя они редко целили в нас, стреляя больше по нашим канонирам) пролетали над нашими головами, а если и падали, то лишь обдавали нас землей и мелкими камешками.
Как только был отдан приказ к наступлению, мой капитан устремил на меня внимательный взгляд, заставивший меня несколько раз с самым непринужденным видом, на какой только я был способен, провести рукой по моим начинавшим пробиваться усикам. Впрочем, я не боялся; моим единственным опасением было: как бы не подумали, что я боюсь. Безобидные ядра только укрепляли мое героическое спокойствие. Самолюбие говорило мне, что я подвергаюсь настоящей опасности, потому что я действительно находился под пушечным огнем. Меня восхищала моя самоуверенность, и я предвкушал удовольствие, с каким буду рассказывать о взятии Шевардинского редута в салоне мадам Б., на улице Прованс.
Полковник прошел перед нашей ротой и сказал мне:
- Ну, вам придется жарко для первого раза!
Я улыбнулся чрезвычайно воинственно и стал чистить рукав мундира, который упавшее в тридцати шагах ядро забрызгало грязью.
По-видимому, русские заметили, что их ядра не достигают цели, и потому перешли на гранаты, которые могли вернее настичь нас в ложбине, где мы засели. Довольно крупный осколок сорвал с меня кивер и убил рядом солдата.
- Поздравляю вас, - сказал капитан, когда я поднял кивер, - теперь вы можете быть спокойны на целый день.
Я знал эту солдатскую примету, согласно которой аксиома non bis in idem[5] признается столь же верной на поле сражения, как и в зале суда. Я гордо надел свой кивер.
- Вот и пришлось поклониться волей-неволей, - проговорил я как мог весело.
Эта глупая шутка при данных обстоятельствах сошла за отличную.
- Я вас поздравляю, - продолжал капитан, - с вами больше ничего не случится, и к вечеру вы будете командовать ротой, потому что я чувствую, что нынче печь затоплена для меня. Всякий раз, когда я бывал ранен, офицер поблизости получал пулю в сердце, и, - прибавил он тише и почти стыдливо, - их имена всегда начинались на букву П.
Я прикинулся неверующим; многие поступили бы так же; многие, как и я, были бы поражены этими пророческими словами. Будучи новичком, я все-таки понимал, что не следует поверять свои чувства и что надо всегда выказывать хладнокровие и отвагу.
Через полчаса огонь русских заметно ослабел; мы вышли из-за нашего прикрытия и двинулись к редуту.
В нашем полку было три батальона. Второму было приказано обойти редут сзади; два других должны были идти на приступ. Я был в третьем батальоне.
Выйдя из-за последней насыпи, которая нас прикрывала, мы были встречены частым ружейным огнем, не причинившим большого урона нашим рядам. Свист пуль меня удивлял: я часто оборачивался, чем вызывал подчас шутки товарищей, уже привыкших к этим звукам. "В конце концов, - подумал я, - сражение не такая уж страшная вещь".
Мы продвигались вперед беглым шагом, следуя за застрельщиками; вдруг русские три раза прокричали "ура" - три громких "ура", потом замолкли и перестали стрелять.
- Мне не нравится это молчание, - сказал мой капитан, - оно не сулит нам добра.
Я находил, что наши солдаты слишком шумливы, и невольно сравнивал их громкие крики с внушительным молчанием противника.
Мы быстро достигли подножия редута; частокол был сломан, а земля изрыта нашими ядрами. Солдаты бросились на эти свежие развалины с криком: "Да здравствует император!" - гораздо более громким, чем этого следовало ожидать от людей, уже столько кричавших.
Я посмотрел вверх. Никогда не забыть мне зрелища, которое я увидел. Почти весь дым поднялся кверху и на высоте двадцати футов висел над редутом, как балдахин. Сквозь голубоватый туман позади полуразрушенного бруствера виднелись русские гренадеры с поднятыми ружьями, недвижные, как статуи. Я и сейчас будто вижу этих солдат: каждый левым глазом смотрел на нас, а правый был скрыт за наведенным ружьем. В амбразуре, в нескольких шагах от нас, человек возле пушки держал зажженный фитиль.
Я вздрогнул и подумал, что настал мой последний час.
- Ну, теперь попляшем! - крикнул капитан. - Добрый вечер!
Это были последние слова, которые мне пришлось от него услышать.
На редуте затрещали барабаны. Я увидел, как все ружья опустились. Я зажмурил глаза и услыхал ужасающий грохот, а вслед за ним крики и стоны. Я открыл глаза, удивляясь, что еще жив. Редут снова заволокло дымом. Вокруг меня были раненые и убитые. Капитан лежал у моих ног: ядром ему размозжило голову, и меня забрызгало его мозгом и кровью. Из всей моей роты на ногах остались только шестеро солдат и я.
За этой бойней последовала минута оцепенения. Полковник, нацепив кивер на острие шпаги, с криком: "Да здравствует император!" - первым взобрался на бруствер; за ним тотчас бросились все уцелевшие. Что было дальше, почти изгладилось из моей памяти. Мы вошли в редут, сам не знаю как. Там мы дрались врукопашную среди такого густого дыма, что не видели противника. Вероятно, я наносил удары, потому что моя сабля оказалась вся в крови. Наконец услышал крик "Победа!" - и, когда дым рассеялся, разглядел кровь и мертвые тела, устилавшие землю в редуте. Пушки были завалены грудами тел. Человек двести солдат во французских мундирах толпились в беспорядке: одни заряжали ружья, другие обтирали штыки. Тут же было одиннадцать русских пленных.
Полковник, весь в крови, лежал на разбитом зарядном ящике у входа в редут. Несколько солдат теснилось вокруг него; я приблизился.
- Где самый старший капитан? - спросил он у одного сержанта.
Тот выразительно пожал плечами.
- А старший лейтенант?
- Вот господин офицер, который прибыл вчера, - ответил сержант с полным спокойствием.
Полковник горько усмехнулся.
- Ну, сударь, - сказал он мне, - примите командование; велите скорей укрепить вход в редут этими повозками: неприятель силен; генерал Кан пришлет вам подкрепление.
- Вы тяжело ранены, полковник? - спросил я.
- Моя песенка спета, милый мой, но редут взят!
Скорее, ты - отдалённый сгусток энергии, этакий плазмоид, и тебе очень сильно повезёт, эсли ты сможешь свою энергию направить.
Карочи, Пелевин - говно.
Вот, прочти лучче классику. (Посвящаеццо героям двенадцатого года)
Один из моих друзей, офицер, несколько лет назад умерший в Греции от лихорадки[1], рассказал мне как-то о первом деле, в котором он участвовал. Его рассказ так поразил меня, что я записал его по памяти, как только у меня нашлось для этого время. Вот он.
Я прибыл в свой полк вечером четвертого сентября. Полковника я застал на биваке. Он принял меня сперва довольно нелюбезно, но, прочтя рекомендательное письмо генерала Б., изменил тон и сказал мне несколько приветливых слов.
Он представил меня капитану, который только что вернулся из рекогносцировки. Мой капитан, узнать которого поближе мне не довелось, был высокий брюнет с суровым, неприятным лицом. Начав службу простым солдатом, он заработал эполеты и крест на полях сражений. Слабый и сиплый голос удивительно не соответствовал его гигантской фигуре. Мне сказали, что этим странным голосом он был обязан пуле, пробившей его насквозь в битве при Иене[2].
Узнав, что я только что окончил военную школу в Фонтенбло[3], он поморщился и промолвил:
- Мой лейтенант погиб вчера...
Я понял, что он хотел сказать: "Вам придется его заменить, а вам это не под силу". У меня чуть не вырвалось резкое слово, но я сдержался.
Луна поднялась за Шевардинским редутом[4], расположенным на расстоянии двух пушечных выстрелов от нашего бивака. Она была огромная и красная, какой обычно бывает при восходе. Но в тот вечер она показалась мне невероятно большой. Черный силуэт редута одно мгновение вырисовывался на пылающем диске луны. Он напоминал вершину вулкана во время извержения.
Старый солдат, стоявший рядом, обратил внимание на цвет луны.
- Какая она красная! - молвил он. - Видно, дорого нам обойдется этот самый редут!
Я всегда был суеверен, и это предсказание, особенно в такую минуту, смутило меня. Я лег, но не мог заснуть. Я встал и начал прохаживаться, поглядывая на бесконечную цепь огней, тянувшихся по высотам за деревней Шевардино.
Решив, что сырой и холодный ночной воздух уже успокоил мое волнение, я вернулся к костру; старательно укутавшись в плащ, я сомкнул глаза в надежде не раскрывать их до рассвета. Но сон бежал от меня. Мало-помалу мысли мои приняли мрачный оттенок. Я твердил себе, что среди сотен тысяч человек, собравшихся на этой равнине, у меня нет ни единого друга. Если я буду ранена-то попаду в лазарет где невежественные лекари не станут особенно обо мне заботиться. Мне вспоминались рассказы о хирургических операциях. Сердце мое сильно билось, и я бессознательно, словно броней, старался прикрыть грудь платком и бумажником, лежавшими у меня во внутреннем кармане. Усталость меня одолевала, я засыпал поминутно, и поминутно какая-нибудь зловещая мысль возникала с новой силой и внезапно будила меня.
Наконец усталость взяла верх, и когда били зорю, крепко спал. Мы построились, была сделана перекличка, затем ружья опять составили в козлы; все предвещало нам спокойный день.
Часа в три явился адъютант с приказом. Нам велели снова разобрать ружья; стрелки рассыпались по полю, мы медленно следовали за ними и через двадцать минут увидели, как русские передовые посты снялись и вошли в редут.
Одна артиллерийская батарея поместилась справа, другая слева, обе далеко впереди нас. Они открыли жаркий огонь по неприятелю, неприятель отвечал оживленно, и вскоре Шевардинский редут исчез в густых клубах дыма.
Неровная местность почти укрывала наш полк от огня русских. Их ядра (хотя они редко целили в нас, стреляя больше по нашим канонирам) пролетали над нашими головами, а если и падали, то лишь обдавали нас землей и мелкими камешками.
Как только был отдан приказ к наступлению, мой капитан устремил на меня внимательный взгляд, заставивший меня несколько раз с самым непринужденным видом, на какой только я был способен, провести рукой по моим начинавшим пробиваться усикам. Впрочем, я не боялся; моим единственным опасением было: как бы не подумали, что я боюсь. Безобидные ядра только укрепляли мое героическое спокойствие. Самолюбие говорило мне, что я подвергаюсь настоящей опасности, потому что я действительно находился под пушечным огнем. Меня восхищала моя самоуверенность, и я предвкушал удовольствие, с каким буду рассказывать о взятии Шевардинского редута в салоне мадам Б., на улице Прованс.
Полковник прошел перед нашей ротой и сказал мне:
- Ну, вам придется жарко для первого раза!
Я улыбнулся чрезвычайно воинственно и стал чистить рукав мундира, который упавшее в тридцати шагах ядро забрызгало грязью.
По-видимому, русские заметили, что их ядра не достигают цели, и потому перешли на гранаты, которые могли вернее настичь нас в ложбине, где мы засели. Довольно крупный осколок сорвал с меня кивер и убил рядом солдата.
- Поздравляю вас, - сказал капитан, когда я поднял кивер, - теперь вы можете быть спокойны на целый день.
Я знал эту солдатскую примету, согласно которой аксиома non bis in idem[5] признается столь же верной на поле сражения, как и в зале суда. Я гордо надел свой кивер.
- Вот и пришлось поклониться волей-неволей, - проговорил я как мог весело.
Эта глупая шутка при данных обстоятельствах сошла за отличную.
- Я вас поздравляю, - продолжал капитан, - с вами больше ничего не случится, и к вечеру вы будете командовать ротой, потому что я чувствую, что нынче печь затоплена для меня. Всякий раз, когда я бывал ранен, офицер поблизости получал пулю в сердце, и, - прибавил он тише и почти стыдливо, - их имена всегда начинались на букву П.
Я прикинулся неверующим; многие поступили бы так же; многие, как и я, были бы поражены этими пророческими словами. Будучи новичком, я все-таки понимал, что не следует поверять свои чувства и что надо всегда выказывать хладнокровие и отвагу.
Через полчаса огонь русских заметно ослабел; мы вышли из-за нашего прикрытия и двинулись к редуту.
В нашем полку было три батальона. Второму было приказано обойти редут сзади; два других должны были идти на приступ. Я был в третьем батальоне.
Выйдя из-за последней насыпи, которая нас прикрывала, мы были встречены частым ружейным огнем, не причинившим большого урона нашим рядам. Свист пуль меня удивлял: я часто оборачивался, чем вызывал подчас шутки товарищей, уже привыкших к этим звукам. "В конце концов, - подумал я, - сражение не такая уж страшная вещь".
Мы продвигались вперед беглым шагом, следуя за застрельщиками; вдруг русские три раза прокричали "ура" - три громких "ура", потом замолкли и перестали стрелять.
- Мне не нравится это молчание, - сказал мой капитан, - оно не сулит нам добра.
Я находил, что наши солдаты слишком шумливы, и невольно сравнивал их громкие крики с внушительным молчанием противника.
Мы быстро достигли подножия редута; частокол был сломан, а земля изрыта нашими ядрами. Солдаты бросились на эти свежие развалины с криком: "Да здравствует император!" - гораздо более громким, чем этого следовало ожидать от людей, уже столько кричавших.
Я посмотрел вверх. Никогда не забыть мне зрелища, которое я увидел. Почти весь дым поднялся кверху и на высоте двадцати футов висел над редутом, как балдахин. Сквозь голубоватый туман позади полуразрушенного бруствера виднелись русские гренадеры с поднятыми ружьями, недвижные, как статуи. Я и сейчас будто вижу этих солдат: каждый левым глазом смотрел на нас, а правый был скрыт за наведенным ружьем. В амбразуре, в нескольких шагах от нас, человек возле пушки держал зажженный фитиль.
Я вздрогнул и подумал, что настал мой последний час.
- Ну, теперь попляшем! - крикнул капитан. - Добрый вечер!
Это были последние слова, которые мне пришлось от него услышать.
На редуте затрещали барабаны. Я увидел, как все ружья опустились. Я зажмурил глаза и услыхал ужасающий грохот, а вслед за ним крики и стоны. Я открыл глаза, удивляясь, что еще жив. Редут снова заволокло дымом. Вокруг меня были раненые и убитые. Капитан лежал у моих ног: ядром ему размозжило голову, и меня забрызгало его мозгом и кровью. Из всей моей роты на ногах остались только шестеро солдат и я.
За этой бойней последовала минута оцепенения. Полковник, нацепив кивер на острие шпаги, с криком: "Да здравствует император!" - первым взобрался на бруствер; за ним тотчас бросились все уцелевшие. Что было дальше, почти изгладилось из моей памяти. Мы вошли в редут, сам не знаю как. Там мы дрались врукопашную среди такого густого дыма, что не видели противника. Вероятно, я наносил удары, потому что моя сабля оказалась вся в крови. Наконец услышал крик "Победа!" - и, когда дым рассеялся, разглядел кровь и мертвые тела, устилавшие землю в редуте. Пушки были завалены грудами тел. Человек двести солдат во французских мундирах толпились в беспорядке: одни заряжали ружья, другие обтирали штыки. Тут же было одиннадцать русских пленных.
Полковник, весь в крови, лежал на разбитом зарядном ящике у входа в редут. Несколько солдат теснилось вокруг него; я приблизился.
- Где самый старший капитан? - спросил он у одного сержанта.
Тот выразительно пожал плечами.
- А старший лейтенант?
- Вот господин офицер, который прибыл вчера, - ответил сержант с полным спокойствием.
Полковник горько усмехнулся.
- Ну, сударь, - сказал он мне, - примите командование; велите скорей укрепить вход в редут этими повозками: неприятель силен; генерал Кан пришлет вам подкрепление.
- Вы тяжело ранены, полковник? - спросил я.
- Моя песенка спета, милый мой, но редут взят!
Пусик
Это прям про тебя
И много о чем еще мечтает пузырь желтоволосой головы в розовом луче рассвета, забыв на минуту, что на самом деле уж давно его усыпили, сожгли и забили пепел в черную резину.
Но все больше машин внизу, все медленнее их колеса, все слабее удары, все тусклее мир. И вот постепенно меркнет свет, загущается гарь бензина, и тихо уползает ослепшая душа в свою плоскую черную кобуру...
Много машин. Слишком много машин вокруг, чтобы увидеть мир как он есть, понять судьбу, решить, как быть дальше. Слишком густа вода времени. Медленно, медленно течет. Много... Много машин... Слишком много машин...- the end".
(с)
Это прям про тебя
И много о чем еще мечтает пузырь желтоволосой головы в розовом луче рассвета, забыв на минуту, что на самом деле уж давно его усыпили, сожгли и забили пепел в черную резину.
Но все больше машин внизу, все медленнее их колеса, все слабее удары, все тусклее мир. И вот постепенно меркнет свет, загущается гарь бензина, и тихо уползает ослепшая душа в свою плоскую черную кобуру...
Много машин. Слишком много машин вокруг, чтобы увидеть мир как он есть, понять судьбу, решить, как быть дальше. Слишком густа вода времени. Медленно, медленно течет. Много... Много машин... Слишком много машин...- the end".
(с)
Дусик, я не знаю, што ты в этом находишь, для меня это тупой, бессмысленный набор слов. Для юной дагестанки, изучающей русский язык - вполне, обучабельно... Но, што скажет Элли?)))
- Неплохо. Особенно для лошади - совсем даже неплохо. (c)
Благодарю, Инда!
Чиатал не всё. "Нижний бубен" понравился.
+1.
Чиатал не всё. "Нижний бубен" понравился.
+1.
Помпезный набор слов- гламурная бессмыслица(с)
Так кажется тут один из ежеков выразился о Пелевине.
Понимаю и поддерживаю.
Инда, ну это примерно, как золотить всё подряд, в том числе и верхушки.))
А правда- читала бы ты классику.
Не любишь русскую классику? а вот читай эту- не русскую.
И там и там всё просто. Как счас принято говорить-прозрачно.
И тем ни менее воображение рисует фантастически реальные картины.
А ты лубишь такое всё... наркотическое, што ли.
Дохтур, одним словом.)
Но к правде сказать- ты не одинока в своей любви.
Здесь некоторые дамы время от времени накидывают свои "а ля пелевинские шедедевры"- без укола не поймешь.))
Так кажется тут один из ежеков выразился о Пелевине.
Понимаю и поддерживаю.
Инда, ну это примерно, как золотить всё подряд, в том числе и верхушки.))
А правда- читала бы ты классику.
Не любишь русскую классику? а вот читай эту- не русскую.
И там и там всё просто. Как счас принято говорить-прозрачно.
И тем ни менее воображение рисует фантастически реальные картины.
А ты лубишь такое всё... наркотическое, што ли.
Дохтур, одним словом.)
Но к правде сказать- ты не одинока в своей любви.
Здесь некоторые дамы время от времени накидывают свои "а ля пелевинские шедедевры"- без укола не поймешь.))
Конси и пусик
Вам точно не прочесть всего, что я прочла, в том числе и русскую классику
А не читал, но осуждаю (с) давняя традиция тупого плебса
Вам точно не прочесть всего, что я прочла, в том числе и русскую классику
А не читал, но осуждаю (с) давняя традиция тупого плебса
Пелевин такой же злобный русофоб, потому и нравится Инде. всё предсказуемо.
бывают враги, но талантливые, гады, ну, не откажешь. а Пелевин - мелкое чмо.
бывают враги, но талантливые, гады, ну, не откажешь. а Пелевин - мелкое чмо.
Инда, чёт ты меня разочаровываешь, дорогуша.
Кто с тобой не согласен- тот у тебя тупой плебс.
Но ведь и ты не показываешь, собственно, никакой остроты в своих дурдомах.
Хотя и обчиталась Пелевина.
До отрыжки.
Насчет прочитанной тобою классики- сильно в сомнениях.
Потому как набор слов у тебя, как у Эллы(той, которая людоедка)... или Элли(твоей собачки)?)))
Кто с тобой не согласен- тот у тебя тупой плебс.
Но ведь и ты не показываешь, собственно, никакой остроты в своих дурдомах.
Хотя и обчиталась Пелевина.
До отрыжки.
Насчет прочитанной тобою классики- сильно в сомнениях.
Потому как набор слов у тебя, как у Эллы(той, которая людоедка)... или Элли(твоей собачки)?)))
ха! вспомнилось, что где-то как-то проскочила инфа, что, мол, Пелевин - женщина)) ну, про него чего только не говорили...
так вот, если взять эту версию за истинную, то понятно, почему он так не нравится здешним синим.
хотя, скорей всего, все проще - они просто-напросто не втыкают. у них не тот уровень интеллекта и эрудиции, что у данного персонажа. но это кому что: кто-то борется с русофобией как алкаш с белкой, а кто-то пишет книги.
наркотические темы же в них - это всего лишь одна из верхушек. кто знает - тот поймет, а кто не знает - тот пусть читает толстого, на здоровье, у нас страна свободная...
так вот, если взять эту версию за истинную, то понятно, почему он так не нравится здешним синим.
хотя, скорей всего, все проще - они просто-напросто не втыкают. у них не тот уровень интеллекта и эрудиции, что у данного персонажа. но это кому что: кто-то борется с русофобией как алкаш с белкой, а кто-то пишет книги.
наркотические темы же в них - это всего лишь одна из верхушек. кто знает - тот поймет, а кто не знает - тот пусть читает толстого, на здоровье, у нас страна свободная...
Извините, Инда, "Бубен нижнего мира" :)
Смерть...
2. Прекращение существования человека, животного.
Первого определения мы не приводим, потому что там встречается одно пугающее нас слово (гибель).
Здесь, кстати, возникает интересная проблема - откуда берется страх?
Возникает ли он в наших душах?
Или, наоборот, душа - всего лишь опосредствующее образование (своеобразный отражатель), перенаправляющий объективно существующий в мире ужас, поворачиваясь к нему под таким углом, что его адское мерцание, отразившись от чего-то в нашем сознании, проникает в самые глубокие...
(с)
Смерть...
2. Прекращение существования человека, животного.
Первого определения мы не приводим, потому что там встречается одно пугающее нас слово (гибель).
Здесь, кстати, возникает интересная проблема - откуда берется страх?
Возникает ли он в наших душах?
Или, наоборот, душа - всего лишь опосредствующее образование (своеобразный отражатель), перенаправляющий объективно существующий в мире ужас, поворачиваясь к нему под таким углом, что его адское мерцание, отразившись от чего-то в нашем сознании, проникает в самые глубокие...
(с)
Котеище кажется съело какую-то гадость, так и пышет ядом.)
Не читала, но не осуждаю.
Осуждаю, но читал)
Пусть читает! Вон уже и запятые стала ставить, явно на пользу.
А вот интересно... ругатели да хулители... что именно у Пелевина читали?? Ну... кроме титульного листа... и вообще.. до какой странички дошли :-)))
А то что талантлив Пелевин... так тут сложно даже его сравнивать с кем-то... ибо не с кем.
А то что талантлив Пелевин... так тут сложно даже его сравнивать с кем-то... ибо не с кем.
а я его последнего снуффа не потянула.
только первые пару страниц.
даже как-то неловко. перед самой собой.
только первые пару страниц.
даже как-то неловко. перед самой собой.
Лично я не читала, и не собираюсь. Потому что я слушала. Жизнь насекомых в исполнении Маковецкого. Но даже его проникновенный и местами сладострастный голос не скрасил этой редкостной мути и не придал ей смысла, как я его ни искала.
Я не осуждаю ни в коем случае тех, кому это нравится. Но я и не постесняюсь муть назвать мутью.
Я не осуждаю ни в коем случае тех, кому это нравится. Но я и не постесняюсь муть назвать мутью.
последнее, что я прочитала с удовольствием -Пнина, Набокова.
наши люди подсыпают ему в лохань постоянно правильных капелек,
вот он и излечивается)
Пелевина не читал, но и не осуждаю.
вот он и излечивается)
Пелевина не читал, но и не осуждаю.
Пелевина люблю нежно еще с тех пор, когда он только начинал печататься в "Химии и жизни". Да я тут уже высказывался. Его фантасмагории достаточно абсурдны для того, чтобы точно описывать жизнь. Обладает даром вытаскивать на поверхность несомненное, но невидимое, да и язык хорош.
Интересно, когда в одном и том же тексте одни читатели видят глубокий смысл, а другие - помпезный набор слов, что это говорит о тех и других?
Интересно, когда в одном и том же тексте одни читатели видят глубокий смысл, а другие - помпезный набор слов, что это говорит о тех и других?
Агностик, я вас глубоко уважаю и люблю, но мнение мое такое: король голый. Это как черный квадрат. Или музыка Шнитке.
Это не искусство в нормальном понимании прекрасного, это постмодернизьм. Ктото признает, что король голый, а ктото будет считать, что получает от этого эстетическое удовольствие.
Это не искусство в нормальном понимании прекрасного, это постмодернизьм. Ктото признает, что король голый, а ктото будет считать, что получает от этого эстетическое удовольствие.
Я читала и читаю русскую и не русскую классику, и тоже повторюсь - Пелевина люблю, только раннего - он лучший, из современных авторов.
комменты показали, что, кто-то любит арбуз, а кто-то - свиной хрящик.
И не надо всех приводит к общему знаменателю - была уже попытка..
а есть любители - читатели В Сорокина?..
пысы.
даже + поставлю, ибо...)))
комменты показали, что, кто-то любит арбуз, а кто-то - свиной хрящик.
И не надо всех приводит к общему знаменателю - была уже попытка..
а есть любители - читатели В Сорокина?..
пысы.
даже + поставлю, ибо...)))
почетал и Сорокина, ну и что? не почИтаю) страна, или хотя бы отдельные представители, должна знать своих героев... и антигероев)
Если звезды зажигаются, значит это кому-то нужно?
кому-то и чернуха и порнухой - елей
Если звезды зажигаются, значит это кому-то нужно?
кому-то и чернуха и порнухой - елей
а что, больше и поделиться не с кем что ли?(с)
старая одинокая бессонница довела даму до изломов) (почти (с))
вы бы, Инда, не тратили здесь с нами, идиотами и идиотками, время, от чего вас регулярно тошнит и поносит, а больше бы читали, раз вас с этого так прёт
старая одинокая бессонница довела даму до изломов) (почти (с))
вы бы, Инда, не тратили здесь с нами, идиотами и идиотками, время, от чего вас регулярно тошнит и поносит, а больше бы читали, раз вас с этого так прёт
время - собирать камни?..)))
Мария, взаимно! Правда, мы не подеремся? Король не голый - он король! Не силен в классификации жанров, но я бы назвал произведения Пелевина фантастикой. Хорошей социальной, часто хорошей технической фантастикой. Когда для выделения квинтэссенции идеи, для показа её во всей красе и полноте, удобней отойти от бытового реализма. Идеи, конечно, носятся в воздухе, но не каждому дано их ловить, и уж тем более доносить до других. А идей, пойманных Пелевиным, много есть. Предшественником его, более сильным и разносторонним, но предшественником, вижу Станислава Лема. Тот вообще гигант мысли.
Синица, Сорокина тоже люблю. За способность выйти за пределы, за любые табу. Языком он тоже владеет дай боже, что иногда нарочито любит показывать, насмехаясь над читателем.
Синица, Сорокина тоже люблю. За способность выйти за пределы, за любые табу. Языком он тоже владеет дай боже, что иногда нарочито любит показывать, насмехаясь над читателем.
Агностик - просматривал английский вариант рассказа "Hermit and Sixfinger", включилось - Брэдбери, "Марсианские хроники".
Социальная фантастика как Лем, Брэдбери.
Социальная фантастика как Лем, Брэдбери.
Да, чо там Пелевин против чувака Сорокина. Как костноязычный Осип супротив Анны :)
и баста!
Ваш комментарий:
Так далеко забрались, и до сих пор не зарегистрировались!? Вот те на! А ведь многие действия на сайте, в том числе и удовольствие комментировать чужие дневники, могут себе позволить лишь зарегистрированные пользователи! Вот так вот!