"ЕЖЕ" от 11 июля 2014 г.
Был свидетелем происшествия

Был свидетелем происшествия

Удивительно как тянет человека к прошлому, своему прошлому, своим забытым местам, к людям, засыпанным снегами бесконечных зим, к любви, растворившейся кубиком рафинада в чифире времени.
Наше прошлое в основном нежнее, комфортней настоящего и, тем более, добрее и роднее злой загадки будущего. Заглянуть в будущее осмелятся немногие, а уж с возрастом вообще никто, но вернуться и искупаться в бархатной молодости согласятся все.
Вот и я захотел вернуться.
Вернуться в свою молодость... Беспечность, энергичность, увлеченность. В общем пришел я
Но... Столкнувшись с реалиями, нынешними настроениями и движениями я вспомнил один момент, даже не момент, но легкое приключение, постигшее меня прошлым летом. Итак...
Как-то проезжая по своим делам присяжного поверенного при одной мелкой конторе от газовой паутины страны, я заплутал в лабиринтах южных дорог Новомосковии в поисках крановой площадки для инспекции. Стоял довольно знойный июль. На бричке, что мне выписал логист, прошедшим вечером сломался климо и днем, чтобы не задохнуться пришлось открыть окна.
Дорожная пыль, взбитая копытами и колесами, щипала глаза и лезла за шиворот мундира. Лошади в жажде влаги то и дело нервно пешились и жалобно ржали, кося зеленые нанолинзы в сторону моего извозчика. Я приказал ехать прямо до ближайшей деревни в поисках воды и проводника.
Плохо выспавшийся с утра я в тряске брички прикорнул, провалившись в сумбурный сон на неопределенное время. Проснулся я от крика возничего, отчаянно махавшего свободной от руля рукой в сторону дальнего леса. За его опушкой поблескивала гладь воды. Лихие гики извозчика, казалось, были не нужны лошадям, они сами галопом несли бричку всё быстрее и быстрее к своему временному спасению.
Чем ближе приближались мы к заветному месту, тем сильней в моей груди росло ощущение, того, что эти места мне знакомы, более того во мне, несмотря на полуденный зной, постепенно разливалась эфемерная счастливая прохлада, то уходящая, то приходящая.
Мы ехали под горку, спускаясь к озеру. Этот знакомый изгиб опушки, уже видимый блеск воды, берега, поросшие камышом и кустами старой сухой рябины. Да, да... сейчас должна появится ретрансляционная вышка за березовой рощей, что с юга огибала пруд. Вот она, сильно склонившаяся вбок как знаменитая тосканская башня.
А вот моя березовая роща! Через неё своим босоногим летом я несся, сшибая мухоморы к купальне, криком пугая сестер. " а-а-а-а-А-А-А-А!" и прямо в рубашке, поджав сбитые как и у всех летних детей колени, комком беспечного детства врезался в гладь пруда, ещё более поднимая визг сестер.
Наше Н-ское!
Как давно это было, Боже, как давно! Я уже забыл про твоё существование! Родители мои после раскола Подмосковии, бежали преследуемые народкомовцами, наскоро за продовольствие и трафик, отдав Н-ское ещё остававшимся тогда итальянцам. Мой батюшка, статский советник, служил по Газу и был вхож в императорский круг, поэтому по протекции и помощи императорской администрации мы осели в Завидово под охраной Тверской границы, пережидая Большую Гнусь.
Прошли годы, десятилетия...
Я приказал извозчику напоить лошадей и заправить их, а сам, не чувствуя ног, помчался к саду через березовую рощу.
Она сильно заросла, видно, что здесь, если и ходят, то только не люди. Ветер шуршал листьями, июльский стрекот выползней создавал привычный уху гул.
Показался наш яблоневый сад. Яблоня, яблонька, ты как женщина. В молодости подтянута, легка, если тебя оберегать, ухаживать, ты приносишь сладкие медовые плоды, одаривая настроением, легкой беспечностью своего молодого естества.
Брошенная яблоня разбухает, разваливая кряжистые ветки. Их клонит к земле, но не от тяжести плодов, а от гнета пережитых снегов. Кора её морщинится и колет руки, осыпаясь. Но в тоже время она все равно молодится, пытается вскинуть ветви, рожает плоды, но плоды дряблы и кашеобразны. Даже взяв на вид спелое яблоко, твои зубы, укусив, проваливаются в фальшивый задор кожуры и тонут в безвкусии.
Я попал в царство старух. Их стволы, венистые и мосластые кривились, пытаясь игриво выпростать вверх дряблые руки ветвей, дабы приподнять крону груди и обмануть меня своей молодостью и подтянутостью. Следы взвара и побелки отслаивались и падали. Деревья пытались говорить со мной, игриво похлестывая ветками и шутливо подкидывая к ногам гнилушки коричневых яблок.
Я, отмахиваясь, прорывался к дому... Он стоял за яблоневым садом.
Дом с мезонином, он всегда ассоциировался у меня с молодым отцом. Мужчиной, крепким, сильным и гордым. Он укрывал от дождя, холода, мошкары. Я укрывался в нём от неотесанных, но кулакастых деревенских пацанов. Он давал уют и чуть грубоватую, но такую долгожданную нежность деревянных полов. Дом как молодой, крепкий моряк пах смолой, я хватался за мускулистые руки его лестниц и он помогал мне взбираться ему на плечи второго этажа, где я с мезонина мог наблюдать, как молодые яблоньки заигрывают с этим красавцем, махая ему налитыми молодостью плодами.
Дом сгнил. Он резко возник передо мной своей обрюзглостью и затхлым запахом. Я стоял между царством старух и дряхлостью старика..
Я быстрым шагом двинулся к дому, оставляя сад позади.
Дом брюзжал ржавыми петлями, кряхтел ссохшимися досками и матерно ругался, отплевываясь беззубыми окнами от нападок разбитых старостью яблонь.
Поднимаясь по лестнице, я провалился в прогнившие доски крыльца, повредив коленку и порвав брючину. Дом заметил моё присутствие, к горлу подступала тошнота, липкий пот растаявшей теплой карамелью медленно как слизняк полз по лбу. Замка не было, и дверь шамкала чуть приоткрытым провалившимся ртом. Я схватил ржавую ручку и дернул...
Нет это был не ветер, это был сбивающий с ног ураган. Ураган вони. Здесь были не люди...
Мне показалось, что я даже услышал их голоса, но смотреть внутрь я не стал.
Я закрыл глаза и бросился прочь, заткнув нос и рот, я бежал к пруду, огибая сад, и изредка тяжело перескакивая через гнилушки дров, брошенные и ещё неуворованные не людями.

Больно хлестнуло по лицу чуть ниже глаза. Это черемуха. Та черемуха, вокруг аромата которой мы коротали вечера, поскрипывало отцовское кресло, дым его сигары обволакивал нас с мамой и сестрами.
Помню, папа смотрел соккер на выносном прожекте ещё с твердым экраном, шёл первый чемпионат мира во второй России. Мама и сестры, делая вид, что им тоже интересно, наигранно переживали рядом с ним. Я тихонько ушел от них и забрался под ветви черемухи, там было тепло и спокойно. Конечно, тогда я не мог представить, что ждет нас впереди, чего нам придется пережить...
Тогда я заснул... Меня долго искали, кричали, звали... Нашел меня Трезорка, разбудив свои мокрым носом и шершавым языком... Конечно ругали, называли эгоистом и наказали мегабайтом Джойса. Но я шел к себе на второй этаж, улыбаясь и слизывая со щёки прозрачные слезы радости и счастья, беспричинных, огромных и легких как облака.
Теперь она ударила меня. Она стоял слепая, скорченная и узловатая, кору ободрали на муку не люди, она умирала, шипя остатками листьев проклятья мне в лицо.
Дом и сад был брошен. В усадьбу заселилась дряхлость, ругань и взаимная ненависть стариков и живущих в них не людях.
Извозчик спал в бричке. Услышав мои шаги, он приподнялся, но испугавшись моего ошалелого взгляда, надвинул каску на голову и сделал вид, что копается в сенсорах. Я подошел к озеру. Купальня вся сгнила, почти полностью обвалившись в воду. Хватаясь за ветви рябины, я спустился к берегу.
Вода была удивительно чиста и прозрачна. Я нагнулся, чтобы умыться. Вода на секунды покрылась рябью от порыва вечернего теплого ветерка и на миг мне показалось, что на меня смотрит, тот сорванец, что спрятался от родителей в кусте черемухи. Курчавые волосы, голубые большие глаза и слезки счастья, капающие в воду. Но ветер стих, рябь ушла, и на меня уже смотрело старое одутловатое лицо с мутными глазами, из рассеченной щеки на воду капала кровь. Взлетела пустельга, испуганная криком возничего: "Барин, пора!"

Интервью давал:

ChildOfEntertainment