Боюсь.....

Осень приходит, как откровение так говорил муж одной знакомой, с какой мы пару раз наставляли ему рога и говорил, представляется мне, очень верно. В чистоте и прохладной ясности явился сентябрь. Жизнь городская в привычную вошла колею и мы, сгоравшие в безумном, слабящем и воли лишающем жаре, не умевшие связать в желеобразном мозгу и пары мыслей воскресли к новому циклу.

Осень приходит, как откровение в том же сентябре я подписал договор на перевод одного из американских экономических пособий, получил аванс и, полный переводческого азарта, засел за компьютер. Галя оставалась иногда ночевать у меня я осязал ее, как осязают собственную кожу, и даже сердился, просыпаясь и не находя рядом жаркого, сном и неизжитым детством пахнущего ее тела.

Занятый всецело переводом, я сохранил за собой минимальную нагрузку и бывал в Университете много реже. Окунувшийся в аспекты микро- и макроэкономики, утопающий в скучноватых глубинах классической и кейнсианской моделей, я подпитывался чаем и сигаретами, ожидая прихода юной Гали являлась она к четырем, успев заскочить по дороге в торговый центр.

-Это поразительно просто! возмущалась она. Взрослый мужик, а ведет себя хуже ребенка! Ты должен питаться, как следует иначе какой из тебя работник! Много на голодный желудок не наработаешь давай-ка быстренько за стол! Будем кормиться.

Ей нравилось бывать рассудительной и взрослой. С осени я стал замечать и другое: бывая на людях, Галя не ходила она водила себя. Как будто та, недавняя, не примечательная ничем девчонка, забегая то и дело вперед, тащила за руку обретенную только что красавицу-подружку и заглядывала в лицо ей с обожанием и восторгом. Эта раздвоенность Гали была мне забавна тем более, что, оставаясь со мной наедине, она враз забывала о новой своей ипостаси и принималась тараторить и трещать без умолку совсем как в самом начале.

... Но чаще и чаще она являлась со свеженькими фиолетовыми отметинами следами работы отца, и я вынужден был признаться себе, что боюсь. Уходят времена, меняются лозунги, но ненависть, сильнейшее из человеческих чувств, сияет торжественно и неугасимо. Как худшего из врагов, опасался я себя мне нельзя было приобретать.

-И страшно бывает, Дим, понимаешь? По-настоящему страшно. Раньше я просыпалась ночью и знала, что рядом, в соседней комнате она. И все спи себе спокойненько дальше. А теперь лежу в темноте и боюсь даже пошевелиться. Когда все это закончится, Дим? Вообще он хороший, а при маме даже пальцем тронуть меня боялся да и пил тогда не так много. Никто ничего не знает: маму положили на недельку в больницу обследоваться, а потом позвонили как-то в четыре утра непонятный, страшный такой звонок и сказали: приезжайте забрать. Он слушал, а потом бросил трубку, и матерился, и плакал. А я понять ничего не могу стою и глазами хлопаю. После девяти дней запил так, что вспоминать страшно. И началось это: ты загнала мать в гроб, из-за тебя она умерла и все такое... Ну как он может так говорить? Мы с ней, конечно, ругались но я и любила ее больше всех на свете как будто он об этом не знает! При маме и не бил никогда а теперь напьется, зажжет ночью свет и издевается, как ему в голову взбредет а что я могу сделать? Когда окончательно крышу сносит будто строит и строит что-то у себя в комнате: цемент кладет, укладывает кирпич к кирпичу, проверяет отвесом... Отойдет, посмотрит, и снова за дело кино, честное слово! И часами так... А строителем он и не был никогда сразу в милиции работал, потом за пьянку уволили, он на завод пошел... Спит постоянно с топором под кроватью, боится все каких-то врагов страшно, Дим, знал бы ты, как страшно!

Я давно бы уже в общагу какую-нибудь ушла только без меня он совсем пропадет. Он, когда запивает, не ест ничего а я хоть что-то проглотить заставлю. Хорошо, если зарплату удается вовремя вытащить тогда утихомиривается, пусть и ненадолго. Я не знаю даже, люблю его или нет так достал за последний год! Бл.. ей каких-то затрепанных водит нашел бы лучше нормальную, серьезную бабу да женился! Я же ничего не имею против. Пусть бы мачеха воевала да присматривала так нет же! Вбил себе в голову: я никому не нужен, я старый, я алкоголик.... Конечно с таким настроением трудно с кем-то сойтись. Замучилась я с ним, Дим! А мне восемнадцать лет и хочется пожить по-человечески имею я право на нормальную человеческую жизнь?

Мы, высыхая, курили. Что мог сказать я ей, юной женщине? Выпавший из времени на годы и начавший заново. Проживший на десять лет больше и не питающий особых иллюзий. Кое-что понявший и смирившийся с этим пониманием. Боявшийся приобретать, чтобы не испытывать потом всю гиблость утратного часа. Умудренный дедушка двадцати девяти лет от роду что мог сказать ей я? Я обнимал ее молча и гладил тихонько по голове: все образуется, придет когда-нибудь и она нормальная человеческая жизнь.