"ЕЖЕ" от 12 июля 2006 г.
А вот в мое время было так...

А вот в мое время было так...

Еще в бытность мою зеленым отроком, в период созревания подростковых прыщей, когда мир начинает открываться нам с новой стороны, давая насладиться его философской плоскостью, очень меня заинтересовала та сила, что формирует человеческие души.
В этом смысле одной из нераскрытых загадок для меня был, да впрочем и поныне остался в памяти, незабвенный Лев Борисович Потягушкин сосед моего дедушки по дачному поселку. Маленький, пухлый пожилой человек с сальными волосам и злыми поросячьими глазками на круглом неопрятном лице, Лев Борисович представлял собой серьезное потрясение для моего неокрепшего воображения. Этакая маленькая злобная макака. От взгляда на него создавалось ощущения странного, отстраненного омерзения, смешанного с диким любопытством. Так маленькие дети смотрят на тарантула в террариуме. Впрочем как я уже упомянал мне он больше напоминал бритую макаку.
Потягушкин имел характер нервный и мнительный. Он постоянно чесал свою жидкую бородку или теребил в руках смешную шапочку с помпончиком, такие я когда то носил в детском саду. Эта деталь одежды добавляла загадочности и без того странной фигуре Льва Борисовича. Его непрекращающаяся нервозность, создавала ощущение страха, что его за чем то застукают. О ее причинах я догадался чуть позднее.
Насколько мне помниться работал Лев Борисович то ли прокурором то ли нотариусом. В общем где то в юридической сфере. В то время я еще не умел соотносить занятия человека с его внутренним миром. Тут следует отметить, что пожалуй сложно найти более омерзительную и более аморальную по своей сути профессию чем профессия юриста. Только начисто лишенный какой либо чести и совести человек, либо полностью опустошенное и жалкое существо потерявшее человеческий облик в принципе, способны воспринимать окружающий мир сквозь призму затертых до дыр штампов, а мерилом человеческих отношений мнить холодную и бездушную юридическую норму. Как топор палача рубит человеческую плоть, так и слово Закона убивает человеческую душу, в этом не может быть сомнений...
Тогда такие мысли меня не посещали, я просто с интересом наблюдал за Потягушкиным. Мне нравилось смотреть как иногда, после ссоры с кем либо из соседей (а происходили они с завидной регулярностью и в основном из-за каких то мелочей вроде вытоптанных помидоров) его пухленькие пальчики начинали что-то яростно записывать в маленький блокнот. Лицо его в этот момент кривилось и переливалось как бензиновое пятно на луже, переходя из крайне озлобленного состояния в гримасу плачущего ребенка. При этом нижняя губа сильно выдвигалась вперед и начинала дрожать, накапливая слюни, которые вскоре, переполнив эту импровизированную чашу, начинали медленно стекать на подбородок, а не найдя там преграды продолжали свое путешествие далее, что в общем то ничуть не смущало Льва Борисовича... В эти минуты он мне казался этаким Великим Демиургом одержимым какой-то страстной идеей. Содержимое его книжечки представлялось мне почему то крайне важным, способным открыть нечто неведомое и таинственное.
Много позже, после скоропостижной кончины Льва Борисовича, помогая его племеннику разбирать вещи я не удержался и заглянул в эту сокровенную книжечку. Конечно же, ничего примечательного там не обнаружилось. Какие то невнятные каракули, расположенные под немыслимыми углами, в изгибах которых угадывались грязные ругательства и пространные богохульства.

Недалеко от нашего дачного поселка находилась военная часть. Символ величия и могущества загнивающего режима и заодно и немой укор его архитекторам. Огромное пространство, заполненное серыми, пыльными зданиями мало отличимыми одно от другого, с ржавыми потеками вокруг водосточных труб, обнесенное колючей проволокой, это место навевало тоску и могло бы служить замечательными декорациями к книгам Стругацких. Правда интерес мой к этому месту был вызван отнюдь не архитектурным изяществом построек, а возможностью заполучить немало интересных "трофеев" вроде остатков стреляных гильз им ржавых штыков.
В одну из таких вылазок за сокровищами я и заметил плавную тень Потягушкина тихо скользящую меж кустами. Тень двигалась сквозь ночь в направлении солдатской бани, а на ее круглой голове роковым маяком качался помпон отчего тень напоминала ужасного пришельца с далеких миров.
Заинтересовавшись причиной столь поздних скитаний моего соседа, я наблюдал за его передвижениями. Вздрагивая от каждого шороха, по временам останавливаясь, Потягушкин, как заправский диверсант низко пригибаясь к земле, вплотную подобрался к бане очередному серому невзрачному бараку. Пройдя по стене он остановился около небольшого ящика и взобравшись на него заглянул в маленькое окошко. Из окошка шел пар, слышался звук воды, смех и солдатская ругань. Поначалу ничего интересного не происходило, смешно отклячив зад Потягушкин просто смотрел. Но через некоторое время, когда голоса внутри здания усилились, Лев Борисович оживился, весь как то подобрался, засуетился, а потом вдруг замерев как статуя, прилип к окошку и принялся совершать активные движения в районе своей промежности. Продолжалось это недолго. Вскоре ночь разразило тихое утробное мычание. Мычание отразилось от серых стен бани и унеслось в просторы вспаханного поля, откуда ему тут же ответили недовольные возгласы страдающих бессонницей коров.
Быстро стащив с головы шапку Потягушкин прижал ее к промежности обеими руками и опрометью бросился в сторону поселка смешно поддерживая спадающие штаны.
Когда я уже подходил к веранде мое внимание привлекла какая то возня доносившийся из дома соседа. Мучимый любопытством я подобрался поближе. Занавески оказались не задернуты, потому никаких препятствий для моих наблюдений не предвиделось. В комнате находился Лев Борисович со своей собакой, которую он очень старательно пытался повалить на пол, а та, не менее старательно пыталась этого избежать тихонько повизгивая. Наконец Потягушкин справился с ней использовав очень необычный, но, судя по сноровке, часто используемый им прием. Натянув на морду собаки шапку с помпоном Борисович повалил ее на пол и стал пристраиваться сзади. Его круглое лицо приобрело при этом сладострастное выражение, а во взгляде появились лучики непривычной для него доброты. Наблюдать дальнейшее развитие событий большого желания не было, а потому я быстро ретировался, по дороге неуклюже и шумно опрокинув какое то ведро.
Не знаю как на это отреагировал Потягушкин, одноко то, что за ним кто то наблюдал, он понял. На следующий день он был еще более нервным и суетливым чем обычно. А еще через два дня уехал в город.
С тех пор в поселке он больше не появлялся. Спустя 5 или 6 лет я узнал, что он скончался. Ходили слухи что это месть связанная с его профессиональной деятельностью. Бурные 90-е давали немало поводов к таким выводам. Однако же у меня есть несколько другая версия на этот счет. Когда я помогал племяннику Льва Борисовича разбирать вещи, тот рассказал, что его дядю нашли на территории какой то военной части под Питером, недалеко от солдатской бани. Он был сильно избит и лежал со спущенными штанами, закоченевшими руками прижимая к промежности смешную детскую шапочку с пушистым помпоном.

Интервью давал:

Витечка Гольбман